Филип Рот - Цукерман освобожденный

Он кивнул. А вот поверил ли — другой вопрос. Небритый Цукерман выглядел не так уж уважительно.

— Если вам так будет удобнее, сэр, уходя, вы можете воспользоваться задней дверью.

— Нет-нет. Я сейчас соберусь. Все в порядке.

Цукерман, поглядывая на дверь, ждал вместе с мафиози, отсидевшими преступниками и прочими знаменитостями. Можно было подумать, что его преследует какой-нибудь Освальд. Что он сам то ли Кеннеди, то ли Мартин Лютер Кинг. Но разве Пеплер не воспринимал его именно так? А кем был Освальд, пока не спустил курок и не попал во все газеты? Причем не на страницу с книжными рецензиями. Он что, не настолько обижен, подавлен или угнетен? Был не такой нелепый или поприличнее? Была ли его мотивация «значимее»? Нет! Ба-бах, и ты мертв. Вот и все, что значило это действо. Ты — это ты, я — это я, и за это, а не за что другое ты умрешь. Даже профессиональные убийцы, в чьей компании он сейчас находился, не так страшны. Впрочем, и оставаться в их обществе было не в его интересах. Его, небритого, в потрепанном вельветовом пиджаке, свитере с высоким воротом и стареньких замшевых ботинках, скорее можно было принять за пронырливого журналиста, а не за студента, готовящегося к выпускным экзаменам. К тому же, ожидая, пока горизонт очистится, он деловито записывал что-то на буклете похоронного бюро Фрэнка Э. Кемпбелла. Очередной писатель с «неотложными» мыслями.

Воспоминания о хитах прошлого. Мой огурчик стал его мадленкой. Почему П. не стал Прустом поп-песенок, а превратился в каталожный ящик? Писательство — слишком малособытийное занятие, он не мог с этим смириться. Кто может? Маниакальная память без маниакального желания осмыслить. Тонет в фактах, не отстраняясь от них. Память не увязана ни с чем (кроме сокрушений — в духе Достоевского — о непришедшей славе). С ним будто нет прошлого. Все сейчас. У П. воспоминания о том, что с ним не случилось, у Пруста — обо всем, что случилось. Знание людей — со странички «Люди» в «Таймс». Еще один борец за место в первом ряду в «Элейн». Но агрессивное эго, личная отвага, природная вульгарность, пристрастие к изнурительным беседам — каков набор! Добавить бы таланта к неукротимой энергии, к мозгу, впитывающему все как промокашка… Но он и это знает. Бесталанность и сводит его с ума. Грубая сила, патологическое упорство, отчаянная жажда — продюсеры правильно вычислили, что он напугает всю страну до смерти. Еврей, Которого Нельзя Пускать В Гостиную. Что теперь думает обо мне Америка Джонни Карсона. Осада Пеплера — это что? Дух времени, бьющий через край? Ньюаркский полтергейст? Кара туземцев? Моя тайная половинка? П. как мое обывательское я? Довольно близко к тому, как видит это П. Тот, кто других делал объектом фантазий, стал объектом фантазий других. Книга: «Месть Vrai’s» — они заворожены мной и пытаются блокировать мои чары.

Отыскав глазами молодого сотрудника бюро, он подал ему сигнал — поднял руку. Впрочем, не слишком высоко.

Он воспользуется задней дверью, пусть и придется пробираться темными промозглыми подземными ходами.

Но его провели по ярко освещенному, устланному коврами коридору, с дверями по обе стороны. Никакой вурдалак не выскочил оттуда снять с него мерку. В таком месте вполне могла располагаться налоговая служба.

Его юный проводник показал на свой кабинетик:

— Сэр, не могли бы вы подождать минутку? Мне со стола надо кое-что взять. — Вернулся он с «Карновским». — Если вам не трудно… «Джону П. Дрисколлу». О, спасибо огромное!

На Пятой он поймал такси. «На Бэнк-стрит. По газам!» Водителя, пожилого чернокожего, позабавило такое гангстерское распоряжение, и, видимо, желая поразвлечься, он домчал его до Гринич-Виллидж в рекордно короткое время. Впрочем, Цукерману хватило времени прикинуть, какие трудности возникнут с Лорой. Я не хочу, чтобы мне долдонили, как тебе было скучно со мной все эти три года. Мне не было скучно с тобой эти три года. Я тебе больше не нравлюсь, Натан. Все очень просто. Мы что, о сексе? Ну, давай о сексе. Тут нечего говорить. Я могу этим заниматься, и ты можешь этим заниматься. Я уверена, мы оба можем обратиться к людям, которые это подтвердят. Обо всем остальном я слушать не желаю. Сейчас ты в таком состоянии, что забыл, как тебе со мной скучно. Скучно, потому что я, как говорится, бесстрастная. Скучно слушать мои истории. Скучны мои разговоры и мои мысли. Тебе скучна моя работа. Скучны мои друзья. Скучна моя манера одеваться. Скучно заниматься со мной любовью. Не заниматься со мной любовью было еще скучнее. Мне не было скучно заниматься с тобой любовью. Вовсе нет. Но тогда было скучно. Тебе отчего-то было скучно, Натан. Ты отлично умеешь дать это понять. Когда тебе что-то не нравится — повторим это слово, — тебя уж точно бесстрастным не назовешь. Нет, сказать так было бы неправильно. Прошу прощения. Не стоит. Ты это и имел в виду, Натан, не прикидывайся. Тебе было скучно до чертиков, тебе была нужна другая жизнь. Я ошибался. Ты мне нужна. Я опирался на тебя. Я люблю тебя. Прошу, не пытайся меня сломать, все твои слова опрометчивые. Мне тоже было тяжко. И мне хочется думать, что все самое трудное позади. Иначе быть не может. Я не выдержала бы те первые несколько недель еще раз. Ну а я не выдержал бы тех, я не могу выдержать этих, а тех, которые надвигаются, не намерен выдерживать. Придется. Умоляю тебя, не пытайся меня поцеловать, не пытайся меня обнять и никогда больше не говори, что любишь меня. Бели ты попытаешься сломать меня так, мне придется совсем вычеркнуть тебя из моей жизни. Вот он, ответ, а? Может, то, что ты называешь «сломать», Лора… Одного раза достаточно, спасибо. Когда тебе говорят, что ты не подходишь, одного раза достаточно. Может, ты наконец ощутил, как тяжелы последствия ухода, но я не изменилась. Я все тот же человек — человек неподходящий. Я излишне рассудительна, эмоционально невозмутима, если только наменя не давят. У меня все те же администраторские мозги, все то же непроницаемое лицо, я все та же христианка-благотворительница, и все это тебе не подходит. Я все еще пускаюсь в «разгул добродетели». И опять же сказать так было бы неправильно. Я бранил себя больше, чем тебя. Все ведет к одному, да? Все ведет к тому, почему я стала «скучна». И опять же сказать так было бы неправильно. Лора, я совершил ужасную ошибку. Слова были жестокие, несправедливые. Нет, они были жестоко правильные, и ты это знаешь. После трепетных, привязчивых жен я была идеалом. Ни слез, ни истерик, ни эйфории, ни скандалов в ресторанах и на вечеринках. Со мной ты мог заниматься своей работой. Ты мог сосредоточиться и проживать внутри себя все, что хотел. Я даже не мечтала завести детей. У меня было свое дело жизни. Меня не надо было развлекать, и мне тебя не надо было развлекать, разве что несколько минут по утрам поиграть в игру «Просыпайся, дорогой!». Которая мне очень нравилась. Мне нравилось быть Лорелеей, Натан. Мне все это нравилось, и даже дольше, чем тебе. Но все это позади. Теперь тебе нужна новая темпераментная личность. Мне ничего такого не нужно. Мне нужна ты. Дай мне договорить. Ты коришь меня за то, что я такая бесстрастная, этакая добродетельная Полианна из семьи белых протестантов, которая никогда не вываливает то, что у нее на душе. Дай я закончу, и к этому никогда больше не придется возвращаться. Ты хочешь обновления, этого требует сейчас твоя работа. То, что закончилось у тебя там, закончило и то, что влекло тебя к такой, как я. Тебе больше не нужна наша прежняя жизнь. Сегодня тебе кажется, что нужна, потому что не случилось ничего взамен — кроме шумихи вокруг твоей книги. Когда что-то появится, ты поймешь, что я была права, когда не согласилась вернуть тебя. Что ты совершенно правильно ушел: написав такую книгу, ты должен был уйти. Собственно, в ней ты об этом и писал.