Любовь Руднева - Встречи и верность

Из госпиталя доктора Шевалева вызвал полковник Гроссман. Он сообщил:

— Тяжелая контузия у Иванова, помните его, наш артиллерист. Боимся стронуть его с места, нужна ваша консультация, сегодня утром он совсем ослеп.

Трассирующие огни жалили ночь, лопались мины. Владимир Евгеньевич шел пригнувшись, припадал к выступам скалы, иногда падал на землю, проваливался в воронки. Он ушибся, и его шатало. Уже больше недели он ни разу не выходил из штолен, и поэтому так ослабли ноги. Вчера во время операции он потерял сознание — хорошо, что его вовремя подхватил доктор Пишел-Гаек.

Дорога была долгой. Она шла мимо Черной речки, здесь двигаться было особенно опасно. Но немцы угомонились, и доктор почти бегом, преодолевая слабость, продолжал свой путь в монастырь.

Как-то ранней весной Владимир Евгеньевич был в монастыре — его вызвал тогда командир дивизии генерал Коломиец. В тесном дворе верхнего монастыря громоздились строения — двухэтажный дом, собор, но поразительна была церковь, высеченная в скале. Поднявшись по крутой каменной лестнице наверх, Владимир Евгеньевич попал в церковь, сделанную искусно и надежно. У высеченного в стене алтаря стоял большой стол, койка, и показалось доктору, что пятнадцать веков назад люди хорошо позаботились о штабистах Чапаевской дивизии.

— Только вот могли не осенять своим крестом, а так все было вполне подходящим…

Это ему сообщила подоспевшая тогда же невесть откуда говорливая девушка.

Сейчас, направляясь в монастырь, он вспомнил, как она вывела его наверх и он увидел далекий маяк и сверху долину речки Черной. Кругом были развалины старинной монастырской крепости и на ветру стояла женщина небольшого роста, в сиреневой полинялой блузке, с копной густых черных волос. Она говорила быстро и очень волновалась:

— Вы меня не узнаете, доктор, я ж дружинница, из вашего сорок седьмого медсанбата, вы ж хвалили меня, говорили: «Люба молодец, все поспевает, и за раненым прибрать, и письма складно сочиняет для бойцов». Только теперь в монастыре тоже много стирки — видите, сколько здесь бездомного брата поселилось, а все делом заняты. Одно слово — штаб. И поштопать надо, и накормить. Вот Ганиев, хоть и в начальниках, а не пригляжу — голодный всегда. Или огневики, их черт на хвосте носит, и вовсе от рук отбились. Они ж пропадают на своих батареях — а придут, так им тоже надо горяченького дать.

Она размахивала руками, Владимир Евгеньевич увидел широкие, огрубевшие ладони и большой шрам у кисти.

— Не смотрите, царапина. Стирала, а мне в корыто какой-то осколок — так, слегка разрезало: целых две недели не могла окунуть руку в корыто.

Потом, тронув его за рукав шинели, сказала тише:

— Доктор, вы ж мне теперь самый нужный — это вы заштопали моего мужа — Славу Ярошенко. Не помните? — разочарованно протянула она, провожая Владимира Евгеньевича вниз, в монастырский двор. — Ну как же? Его ранило еще осенью, когда подлодка привезла в Севастополь горючее. Сперва он отравился в лодке испарениями бензина, а потом, когда лодку разгружали, с воздуха подожгли цистерну, он спасал горючее и весь вспыхнул…

Шевалев тогда перебил ее:

— Ну конечно, знаю, Люба. Сразу как-то не сообразил, что он уже успел до войны жениться, молодой совсем хлопчик.

— Да и вы еще не старый, — вдруг решила Люба. — Ну, сколько ж вам годов? Может, тридцать, только что усы у вас серьезные, смотрите всегда наморщив лоб, а так и вы еще молодые… Как тогда потушили Славу, даже и не представляю, — продолжала Люба. — Он был живой факел. И все-таки — зажил, а лицо очень хорошо уцелело. Теперь воюет, — закончила она с гордостью, — тут рядышком, на Мекензиевых, иногда на часок забегает с батареи. Он же в морском полку у Гусарова вместе с чапаевцами.

Приближаясь к монастырю, Владимир Евгеньевич вспомнил захлебывающийся, ликующий голос молодой женщины, потому что еще тогда удивился: кругом война, все рвется в клочья — только не чувства, только не преданность.

Люба продолжала жить в Инкерманском монастыре, хотя его нещадно обстреливали пришельцы. Продолжала жить там, где выросла, встретила мужа, кряжистого парня, механика с подлодки…

Владимир Евгеньевич его запомнил, хотя и невдомек ему было, что Слава Ярошенко женатый. Это был терпеливый парень. Когда Владимир Евгеньевич его оперировал, Слава лежал, не шелохнувшись, сомкнув веки. Вдруг неожиданно громко, на всю операционную, он сказал:

— А вы здорово штопаете, доктор! Только мне нужно воевать, никуда меня не эвакуируйте. А то устрою так, — произнес он с угрозой в голосе, — что вам придется тридцать раз подряд мне снова первую и вторую помощь оказывать. Ясно, доктор?