Любовь Руднева - Встречи и верность

— Встретишь там солдат, таких же, как ты: не забыл, что только вчера был сержантом? И найдется о чем поговорить, союзники же!

Шагнул к столу и снова уселся напротив лейтенанта, внимательно посмотрев на него:

— Что думает наш солдат, ты знаешь не хуже меня, даже подробнее. Скажешь все откровенно, если тебя, конечно, об этом попросят.

Вошел адъютант с кожаной папкой и за ним женщина в белом переднике, она быстро собрала пустые стаканы и унесла их. Генерал просматривал бумаги и толстым карандашом подписал одну из них. Едва за адъютантом закрылась дверь, лейтенант встал, ухватился за спинку массивного стула и опрометью заговорил:

— Меня взяли под Сталинградом — что же это такое, товарищ генерал?

Генерал рассмеялся и с досадой покачал головой:

— Но тебя ведь не пленили. Это мы взяли тебя и сказали: «Солдату нужна передышка». Так ведь сказали?

Положим, никто так не говорил лейтенанту.

— Товарищ генерал, я не могу уйти с фронта, для меня всё — смысл и честь — Севастополь. А они шляются по нему, наверняка уже обзывают главную улицу Гитлер-штрассе, рупора вопят по-немецки, все заляпано их клеймом, а там — Нина Онилова, Остряков, Гроссман. Я вам даже до ночи не перечислю всех, они там — в земле, в скалах, а я сижу вот здесь, в Москве. Хорошо мне, чай с пряниками пью. Кто же я после этого?

Голос — низкий, грудной, — дрогнул, большие карие глаза застлало влагой — вот уж этого не хватало! Что значит второй час почти штатской жизни, с чаепитием у генерала!

Вдруг лейтенант оттолкнул стул и почти шепотом закончил:

— Вернусь на Мекензиевы горы…

Генерал встал, придавил тяжелой рукой плечо лейтенанта:

— С-сядь.

Потом тронул густые волосы лейтенанта, упавшие на лоб:

— А седина на молодой голове? Слишком розовый — значит болезненный шрам, а под рубцом осколочек, так и не вытянутый из черепа. Да ты ж с материальной частью винтовки обращаешься более христиански, — ну, отнесись к себе хоть как добрый хозяин к лошади. Нет? Опять не согласен? С сединой считайся, ты же не год воевал, а солдатский век, вон что говорят твои волосы, такие же седые, как мои. Но у меня поседели в гражданскую, а тебе тогда было без году неделя. Быстро догоняешь нас, быстро. Тебе сколько лет?

— Не мало, — ответил лейтенант и присел к столу. — Мне уже двадцать пять, товарищ генерал.

— Да ты уж и не так молод, лейтенант. Такой вот худенький, что я подозревал за тобой лет двадцать.

Но когда лейтенант вновь принялся спорить, генерал перебил его:

— Встать. Выполняйте приказание.

И уже в спину:

— Все равно пора вам отдыхать, а в Америку путь далекий.

Лейтенант дошел до дверей и повернулся лицом к генералу. Тот продолжал говорить:

— Если объясните, что вас гложет, притащите с собой Севастополь — будет больше пользы, чем у Белой Глины. Кто знает, не потребует ли это от вас и большего мужества! Говорить о пережитом, и только что пережитом, очень трудно, младший лейтенант. Вы этого еще не понимаете, вам всего двадцать пять! Надо лететь — так считает и генерал Петров: я говорил с ним. А уж Иван Ефимович знает вас, не так ли?

Лейтенант повеселел, едва услышал имя своего бывшего командарма. Достаточно было узнать его мнение, и все соображения, высказанные гостеприимным и строгим генералом, оказались совсем убедительными. И не только для выполнения во имя долга, а потому что возникла другая готовность — была она прямо связана с душою обороны — Петровым, с судьбою города.

Теперь лейтенант был в пути, и не один. Рядом в самолете сидел ленинградский снайпер и не отрываясь смотрел в окно В Тегеране отдохнули. Лейтенант надел штатскую одежду. На аэродроме простились с советским экипажем, пересели в американский самолет.

Усаживаясь в кресло, младший лейтенант придирчиво и подозрительно рассматривал светлые туфли, красиво ложившееся вокруг колен платье. Это уже совсем непривычно — платье с открытым вырезом и короткими рукавами и туфли, все из какой-то другой жизни, была она давно, полтора года назад.

Младшего лейтенанта звали Люда, он досадовал, что пришлось возиться с тряпками, а времени не хватало обдумать все предстоящее и справиться с тревогой. «Улетаю все дальше и дальше от фронта…»

— Ну ничего, — сказал он снайперу из Ленинграда, — я-то им всем, особенно официальным лицам, скажу, что думаю. По-солдатски. Я не дипломат, не политик, не деятель, — к тому же один раз в жизни мне пригодится, что я дама, — тут младший лейтенант прыснул от такой нелепости. — А дамы все-таки могут кое-что себе позволить в разговоре, и даже неожиданную прямоту. Спрошу прямо: где второй фронт, где?