Борис Зубавин - От рассвета до полудня [повести и рассказы]

Поглядел Терентий Федорович с безнадежной мольбой вверх, где висела бадья, и увидел небо, сплошь усыпанное веселыми звездами. Только однажды в московском планетарии видел он такое бархатное, усыпанное мерцающими звездами небо, какое виделось ему из обледенелого колодца.

"И что же теперь тебе делать, Шпак?" — подумал он.

А холод меж тем пробирал партизана насквозь. И начал лихой партизан коченеть. Он уже не чувствовал на себе ни телогрейки, ни ватных стеганых штанов, ни добрых валенок. Ничего этого вроде на нем теперь не было, и он будто бы нагишом стоял в ледяной воде. Все у него начало стынуть. Сперва ноги закоченели, потом в животе все как есть заледенело, а потом и в груди начало холодеть все больше и больше.

А потом Вдруг стало Шпаку жарко. Так жарко, как только бывает жарко в хорошей бане, когда наподдашь парку, сколько душенька твоя хочет. И почудилось ему, будто он лежит под самым потолком и парится березовым веником. Даже баней да размоченной в кипятке березой запахло. Но тут он стукнулся лбом об колодезную наледь, видение враз исчезло, и он опять насквозь промерз.

Так его стало попеременно бросать то в жар, то в стужу, и сколько он простоял в той проклятой воде, то теряя сознание, то приходя в чувство, Шпак уж не мог и представить. Только скоро колодезное оконце вроде бы начало понемногу светлеть и звезды в небе не то таять, не то разгораться сильнее, он никак этого не мог понять, все у него путалось в его не то стылой, не то жаркой промерзшей насквозь голове.

А на самом деле наступал неторопливый рассвет, и к колодцу за водой пришел человек. Он загремел бадьей по обледенелому срубу, и Шпак, впавший было в забытье и увидевший себя на черноморском пляже, на горячем прибрежном песке, очнулся от этого грохота и, трясясь в страшном ознобе, не попадая зуб на зуб, проговорил, задрав лицо:

— Не бойся меня, добрый человек.

Человек оказался не из пугливых. Он заглянул в колодец, увидел, наверное, Шпакову голову, поспешно раскрутил ворот и по-русски сказал:

— Лезь в бадью.

— Сил нет, — сказал Шпак.

— Тебе говорят — лезь, — приказал человек. — И намотай цепь на руки. И держись.

Ах, как повезло в то утро Терентию Федоровичу, что за водой, да еще спозаранку, пришел к колодцу батрак ксендза Беляускаса.

— Ты кто? — спросил батрак, вытащив Терентия Федоровича из колодца.

— Шпак, — молвил, дрожа от макушки до пяток, Терентий Федорович.

— Скворец, в переводе на русский. По-литовски ты будешь варкенас, — объяснил батрак. — А кто тебя в колодец запихнул?

— Нужда.

— Туман, — сказал батрак. — Ну, держись. — И без дальних расспросов подхватил мокрого огромного Шпака за талию и поволок во двор усадьбы, принадлежащей католическому священнику Беляускасу.

Теперь мы почти вплотную подошли в своем рассказе к встрече атеиста и богохульника Шпака с католическим священником, слугою божьим Беляускасом.

Время было раннее, местечковые обыватели только продирали глаза, выползая из-под пуховых перин, и никто из них поэтому не видел, как ксендзовский батрак выловил в колодце и уволок во двор странного человека. Высокая, без единой щелочки, тесовая калитка захлопнулась за ними, и Терентия Федоровича Шпака поглотил мрак неизвестности.

Скоро, растертый спиртом, переодетый в батрацкое белье, которое едва напялили на него, так что кальсоны были чуть не по колено и не сходились на животе, а рукава рубашки доставали только до локтей, хватив сразу три стакана "найкращого самогону з бурякив", Терентий Федорович укрылся овчинным тулупом и заснул на батрацкой постели.

Вот тогда-то возле посапывающего под тулупом Терентия Федоровича и появился католический священник, низенький кругленький, ну чистый бочонок. И хотя был он Терентию Федоровичу одногодком, блестящая розовая лысина сияла на его челе.

Смиренно сложив на животе пухленькие ладони, пошевеливая большими пальцами, он постоял, послушал сопенье спящего незнакомца и, не оборачиваясь, по-литовски спросил у батрака, прислонившегося плечом к дверному косяку:

— Вас кто-нибудь видел?

— Никто.

— Ты не ошибаешься?

— Нет.

— Он русский?

— У него украинская фамилия.

— Это сейчас не имеет значения.

Шпак заметался под тулупом, выпростался по пояс, забормотал что-то такое, из чего священник ни слова не понял (он плохо знал русский язык), а батрак, услышав Шпакову речь, радостно заржал.

Священник укоризненно взглянул на него, обернувшись и положив свою ладонь на лоб Терентия Федоровича: