Борис Зубавин - От рассвета до полудня [повести и рассказы]

Третья причина заключалась вот в чем: как-то раз вечернею порой, с месяц или чуть побольше назад, лейтенант Шпак вилял на велосипеде по полевой тропочке в самой дальней волостной стороне и, минуя хутора да распятья божии, приближался к своему дому. Вдруг из соседнего лесочка, с треском разорвав вечернюю благодатную тишину, спустившуюся на землю с лазурных небес, по Шпаку саданули автоматной очередью.

Лейтенант враз свалился вместе с велосипедом на тропочку и, не мешкая, принялся отстреливаться. Одну очередь дал, вторую, повременил немного, третий раз выпустил пяток пуль и затаился, озираясь и прислушиваясь.

А вокруг царили мир и благодать. Терентий Федорович полежал еще минуты три, неприлично выругался и поднялся над тропочкой во весь рост. И только тут он почувствовал, что с левой ногой у него будто бы что-то неладно. Она была вроде бы уже не такая, как раньше. Она словно бы неловко подвернулась при падении и вроде бы побаливает. Пришлось опять сесть на тропочку и для выяснения обстоятельств стянуть с ноги сапог. А когда стянул, то из голенища кровь вылилась, и оказалось то прочное голенище с двумя дырками.

Порточина тоже была в крови. И лейтенанту Шпаку стало ясно, что его подстрелили. Не медля ни минуты, он разрезал штанину перочинным ножиком, вытащил из кармана два индивидуальных пакета, перевязал рану и в таком не особенно приличном для офицера виде (одна нога в носке, другая в сапоге) приехал на своем велосипеде в местечко, где врач волостной амбулатории обработал и заново перебинтовал его раненую ногу. С тех пор только в самых исключительных случаях Шпак обувал левый сапог. От постельного режима он отказался, обещая, однако, ежедневно как штык являться в амбулаторию на перевязку.

Это была третья причина, которая всякий раз вместе с двумя первыми приводила в смущение капитана Андзюлиса, как только он вызывал к себе лейтенанта Шпака. Надо сказать, что после ранения Терентия Федоровича делал он это не часто.

Из окна кабинета уездного начальника была видна мощенная крупным булыжником, поросшая кое-где травой, безлюдная в этот жаркий полуденный час городская площадь, и когда на этом булыжнике затряслась и задребезжала таратайка с возвышавшимся на ней засупоненным на все пуговицы лейтенантом Шпаком, капитан Андзюлис еще больше смутился и разнервничался.

Предстоял, по его мнению, откровенный и очень сложный разговор.

Едва капитан успел взять себя в руки и усесться за дубовый стол с зеленой суконной крышкой и могучими, как у Шпака, ногами, в дверь уже стучали.

— Войдите, — нетерпеливо сказал капитан, и лейтенант Шпак, распахнув дверные створки, богатырским строевым шагом протопал по кабинету.

Капитан поспешно, радостно встал, вышел навстречу и усадил Шпака в такое мягкое да низкое кресло, что лейтенанту мгновенно взбрело в голову, будто он развалился на тюфячке, расстеленном прямо на полу. В таком полулежачем-полусидячем состоянии он чувствовал себя очень стесненно, а капитан, опустившись напротив него точно в такое же кресло, наоборот, всем своим видом показывал, будто уютнее и удобнее этого сиденья ничего нет на свете, хоть всю Литву обрыскай.

— Болит нога? — осведомился Андзюлис.

— Совсем незначительно, — поспешно заверил полулежащий-полусидящий Терентий Федорович.

Если капитан Андзюлис, когда ему надо было вызывать к себе знаменитого Шпака, чувствовал неловкость" то и Терентий Федорович перед каждой встречей с капитаном, как говорят, еще за версту вытягивался в струнку и в таком напряженном состоянии представал перед Андзюлисом. Кому кому, а уж Шпаку было хорошо известно, какой умница и храбрец этот с виду вроде бы и застенчивый, и хилый, и даже чересчур вежливый молодой человек. Невозможно представить себе, что он всю войну был советским разведчиком в фашистском логове, состоял в чине обер-лейтенанта гитлеровской армии и, стало быть, ежесекундно подвергался таким невероятным опасностям, какие Шпаку и во сне не виделись. Какой же силой воли, какой выдержкой и храбростью, каким умением обладал этот человек! Терентий Федорович благоговел перед ним.

— Быть может, вам все-таки надо немножко полежать в больнице. — сказал меж тем Андзюлис.

— Совершенно нет, — поспешно возразил Шпак.

— Но в больнице скорее заживет рана.

— Она у меня и так заживет. А и больницу я лягу, с вашего позволения, когда в волости будет полный порядок.

— На территории вашей волости действуют три небольшие банды, всего человек двенадцать.