Леонид Огневский - На другой день

Сама Наташа успела помыться, надеть легкое, цветочками платье, расчесать и распустить по плечам, как мать, тонкие русые волосы и теперь шла навстречу Анниной легкой походкой.

— Какая ты у меня молодец! — шепотом проговорил Павел Иванович, обнимая ее и целуя в прямой, как струнка, пробор. Казалось, и запах волос ее тот же, всегда нравившийся, Аннин.

— Люба помогла, — сказала Наташа.

— Я не только об этом, я обо всем. А куда девалась подружка-то?

— Она унесла обратно утюг. Завтра обещала зайти, она близко живет, на следующей улице… А мамин утюг я оставила тете Яде, у них теперь электричество, а приборов никакие нет. И одно мамино платье ей подарила; это, — Наташа пощипала складки на рукаве, — она мне перешила из маминого.

— Ну-ну. Садись, дочка, будем обедать.

Пока обедали и просто сидели за столом, Дружинин несколько раз пытался отвлечь ее от воспоминаний о матери. Он боялся, что разговором о страшном прошлом только понапрасну огорчит дочь, он уже был однажды неосторожен в подобном случае. Но попытки его не удались, Наташа обо всем рассказала: и как жили с матерью в оккупации, и как зимой в сорок первом году мать погибла; рассказала спокойно, без слез. Павлу Ивановичу оставалось только немного домыслить и представить все это зрительно.

…Анна прекрасно понимала, что с нею произойдет, останься она еще на день-два в приграничном городе. Если фашистские военные власти арестовывали даже членов МОПРа и Осоавиахима, то жене коммуниста-директора, бывшей комсомолке тюрьмы или лагеря не миновать.

С трудом ей удалось перехватить у областной больницы подводу, погрузить на нее самое необходимое и ценное и в проливной дождь, ночью выехать с ребенком из города, пробраться в затерянное среди лесов и болот белорусское селышко. Старая женщина, сестра подводчика, и ее дочь Ядвига, муж которой служил в Красной Армии, повздыхали над своей судьбой и над судьбой беженок да и приняли бездомных под свой кров.

Наташка не по одному разу на дню спрашивала у матери, когда кончится война и приедет с обещанными подарками из Москвы папа. Анна говорила: "Через недельку, самое большое — через две". Она не обманывала ни дочь, ни себя, так она думала. Ей казалось, что дальше старой границы (до тридцать девятого года) немцы никак не пройдут, наша армия соберется с силами и остановит их, потом погонит назад. Но появлялись все новые направления, одно страшнее другого: Полоцкое, Витебское, Смоленское — от Смоленска полсуток езды поездом до Москвы… И матери ничего не оставалось, как признаться перед дочерью: "Может быть, очень долго, родная".

Наташка видела на глазах матери слезы, и они понятней всего говорили, какая беда нависла над ними, их папой, над всем миром. Позднее, когда Анна вдруг начинала плакать, девочка подходила к ней и стирала со щек слезинки. "Я же не спрашиваю больше: "Когда?".

С едой кое-как обходились, обменивая вещи на картошку и хлеб, трудней было объясняться перед новыми властями: кто, какие, откуда, почему забрались в глушь. Зимой стало невмоготу, потому что и в глухой деревеньке обосновался немецкий комендант. Это был плюгавый, неизвестно в какой богадельне подобранный старикашка, его послали сюда для сбора налогов. Он без конца вызывал к себе в комендатуру (дом богатенького крестьянина, где жил) то одного, то другого из местных жителей и, потягивая замусоленную сигаретку, которая то и дело падала из трясущихся рук, излагал безоговорочные приказы: яйки сдавать шнель, бекон — шнель, брот, бутер — шнель, шнель!

Анне сдавать было нечего, и это коменданта сердило. "Какая эст причин? Ви эст горошанк, шена лёйтнанта?" В пору было хоть убегай из деревни. Но куда? Везде одно и то же. Можно было уйти к партизанам, они все чаще появлялись из окрестных лесов, но куда деть Наташку? Да партизаны покуда и не нуждались в женщине, не умеющей ни стрелять, ни лечить раненых; связная (для связи с подпольным центром в городе) им была нужна, и Анна согласилась испробовать свои силы, как это ни опасно.

По воскресеньям она ездила с попутными подводами в город и стояла там на базаре, продавала носильные вещи, стараясь втридорога запросить, чтобы меньше продать, чтобы было с чем ехать в следующий раз. Там, в людской толчее, и встречалась с кем надо. Старик-комендант очень скоро заметил ее отлучки и попытался выяснить, что делает граштанк Друшининн в городе, но потом заболел гриппом, бронхитом, еще чем-то и махнул рукой на подозрительную особу, — собственная шкура оккупанту была дороже.