Леонид Огневский - На другой день

Как здесь, так и повсюду. Такова и железная логика, и горькая необходимость жизни.

Машина сбежала к берегу, и Павел Иванович заметил, что в прибрежных ивняках полуострова полным-полно всевозможного сора: тут и вырванный с корнем и принесенный вешними водами ствол сосны, и отбившиеся от плотов бревна, и сухой хворост, и плети водорослей, и камыш. Дружинин оглядел этот хлам и грешным делом подумал, что и народ-то сюда, очевидно, попадает вот так же, прибитый волнами времени.

В одном из переулков слободки против дома с резными завитушками на воротах Михал Михалыч попросил остановиться. Едва машина замедлила движение, распахнул дверцу.

— Вот и дома. Спасибо за выручку, прощевайте.

— До свидания, — Дружинин посмотрел ему вслед, раздумчиво сказал. — Одна складка на гимнастерке, две морщины на лбу.

— Три извилины в черепной коробке, — добавила Тамара. Боясь осуждения Дружинина, быстро проговорила. — Будто не так! Бормотал, бормотал всю дорогу о сметане и огурцах, все настроение испортил.

Неважное было настроение и у Павла Ивановича. Во всяком случае, не такое, чтобы вернуться домой и начинать сборы в театр.

И Павел Иванович не пошел бы в театр музыкальной комедии, он пожалел Тамару и старика Кучеренко. Никто другой, как Григорий Антонович, и купил им накануне билеты, услышав краем уха, что молодые люди не прочь посмотреть веселый спектакль; чуть подъехали к дому, старик, между прочим, спросил:

— Не забыли, молодые люди, о культпоходе?

— Помним, папка, помним! — за себя и за Дружинина ответила Тамара.

Забежав в дом, она принялась одно трясти, другое чистить и гладить, бегая с кухни в свою комнату и обратно и напевая то про фронтовую землянку, то про несчастного в своей любви ямщика. Так вот и признаться ей: "Не хочется идти"? Оборвать ее песни? Павел Иванович переоделся и сел с газетой в руках к окну.

Трижды Тамара заглядывала к нему в полуоткрытую дверь.

— Никак не могу быстро собраться, — рассмеялась она, просовывая голое плечико…

— Вы уже собрались? Хорошо вам, мужчинам, накинули на себя пиджак и готовы, а вот нам… — В сиреневой комбинашке и домашних туфлях на босу ногу она стояла в дверях и с деланной стыдливостью прикрывалась разглаженным платьем какой-то тигровой, полосато-золотистой расцветки…

— К вам можно, Павел Иванович?

"Когда оделась, тогда: "К вам можно?"

— Пожалуйста. — Дружинин сложил вчетверо газету.

— Вам какие духи больше нравятся?

— Духи? Право, Тамара, никогда не задумывался.

— С-с ум-ма! — Она шла, жарко-нарядная, распространяя густой запах розы и все еще брызгая на голову душистую жидкость из зеленоватого, в виде крупной виноградной грозди флакона. — Теперь понюхайте, — Тамара склонила голову. — Приятный запах?

— Приятный, — подтвердил Павел Иванович.

— И очень стойкий. В Риге я нечаянно прилила полфлакона на воротник зимнего пальто, так и теперь чувствуется — роза. Ой!.. — упал ее голос, а руки прикрыли грудь, наспех застегивая пуговицы. — Я сейчас. — И побежала. Ее черные лаковые туфли с белыми ободками-крылышками, как две ласточки, выпорхнули в незакрытую дверь.

Павел Иванович давно приметил эту привычку Тамары выставлять напоказ что-нибудь необязательное для общего обозрения и не удивлялся. То утром она вылетит к умывальнику в одних трусиках и бюстгальтере, то забудет в ванной комнате небрежно брошенные пажи, то постирает все свои туалеты и вывесит сушить в огороде, под самым окном Дружинина. Уж так, казалось ей, приобретают силу женские чары.

А в театре она удивила Дружинина. Дали третий звонок, но свет в зале еще горел, люди рассаживались по своим местам, кивками отвечали на кивки и улыбки знакомых; вытянулась, чтобы посмотреть, кто сидит в первых рядах, и Тамара. И вдруг без стеснения воскликнула:

— Рябина здесь!

— Что еще за рябина?

— Тут одна вдовушка, подруга моего детства и юности. Да вон она, в первом ряду, в белом шелковом платье, еще справа от нее широкие плечи и лохматая голова, чьи они, не пойму… кажется, вашего директора.

— Как будто его, — глуховато сказал Павел Иванович. Он раньше Тамары заметил, что Людмила пришла в театр вместе с Подольским. Сделалось почему-то нехорошо на душе.

— Ну конечно, директор!.. — Тот в это время повернулся к Людмиле, стало видно его профиль: тяжелый подбородок, большой, угольником нос, темные кудлатые волосы, и Тамара зло, с присвистом сказала. — Ишь, заговаривает зубы вдове, пользуется случаем, приехал в Сибирь без семьи. Ах, вражина, и здесь ты такой. Ну, вражжина проклятая!