Леонид Огневский - На другой день

Еще в те первые дни старый мастер пытался зазвать Дружинина в свой ремонтно-механический цех. Павел Иванович просил обождать — надо хотя бы разобраться в бумагах, которыми набиты ящики письменного стола. Но однажды Кучеренко сам приказал шоферу остановиться перед пропускной будкой в завод:

— Слезаем!

— Сейчас? — несколько растерялся Дружинин. Он спешил в заводоуправление, как раз к девяти часам приглашал начальника транспорта.

— Ничего не желаю слушать! — пробурчал старик. — Раз вместе, так вместе, по-партейному. Должен же я показать вам металлизацию, чтобы вы убедились и помогли глубже внедрить. Да и куда вам опять торопиться? К директору? — В голосе его прозвучала обида, похожая на ревность. — К товарищу Абросимову? Наговоритесь еще с ним, успеете! Еще и поругаетесь не один раз…

— Сверху надо сперва оглядеться, — сказал Павел Иванович.

— А вы сверху и снизу смотрите, чтобы можно было сравнить, как работает верх, как низ. А то низ подпирает, с верхом деформация получается.

Пока шли по заводскому двору, Кучеренко говорил:

— Да сколько на моей памяти новых руководящих работников появлялось, все они, первым долгом, обходили цеха и за ручку здоровались со стахановцами и ударниками. А вы в скольких цехах были?

— Но я же, Григорий Антонович, только "зам" и то по административной и хозяйственной части, — засмеялся Дружинин, — не такая уж руководящая величина.

— Сегодня зам, а завтра — сам, долго ли сделать перестановку. Да и заместитель — должность немалая, за красивые глаза ее не дают… В скольких цехах побывали? В основных, и то прологом! А с кем из знатных стахановцев поздоровались? Все больше Михаилу Иннокентьевичу пожимаете ручки? Ну, здоровайтесь с ним, он здороваться любит!

Заводской двор был забит железным ломом, кирпичом, шлаком, все это валялось вперемешку, пересыпанное снегом, гарью, песком, будто после недавнего налета бомбардировщиков, и Кучеренко, пока шли по заводскому двору, не умолкал:

— Где ни копни — беспорядок, такой беспорядок, что душа разрывается на части. А почему такая картина? — Он вычертил рукой пологую дугу. — Плохо мы ругаем нашу дирекцию, Абросимова по шерстке гладим, не взадир, а прежнего его заместителя дольше срока терпели. Да мыслимое ли дело — двора не почистить? Ну, воина была — не до чистоты, не до жиру, быть бы живу, а теперь-то, после воины? Вас за это ругать еще рано, не успели войти в курс, а товарищу Абросимову, соберется собрание, я в глаза всю правду скажу. Стыд и срам! Так и скажу, пусть он хоть дважды директор и трижды авторитет… Осторожнее, Павел Иванович, окрашено. — Кучеренко широко распахнул дверь, блестевшую свежей краской. — Покрасили без сиккатива, не сохнет, проклятая!

Коммунальный дом-особняк Кучеренко держал в чистоте; то же самое, чистоту, увидел Павел Иванович и здесь, в ремонтно-механическом цехе. Станки стояли в шахматном порядке, земляной пол был присыпан свежим песком, от станка к станку вились узкие, в один след дорожки. Потертые в шейках коленчатые валы, шестерни с выщербленными зубцами, принесенные для ремонта, инструмент и сортовое железо — все это, как на выставке, стопками и кучками лежало возле станков. Нетрудно было понять, что кое-что мастер приготовил специально на случай появления начальства. Зазевавшийся токарь-парнишка выронил из фартука завиток медной стружки, старик прикрикнул на него:

— Поднять!

Способ металлизации, о котором столько рассказывал Кучеренко, оказался несложен. За легким, поблескивающим голубой краской станком стоял Петр Соловьев и придерживал что-то наподобие пистолета.

— Металлизатор, — с улыбочкой пояснил он, расправляя гибкий, в чешуйчатом панцире шланг.

Деталь в станке уже мерно крутилась; из пистолета на нее хлынул поток ослепительных искр. И Павел Иванович без дальнейших пояснений сообразил: между проводниками — вольтова дуга, концы проводников плавятся, и мельчайшие частицы металла — эти искры — накрапливаются под напором сжатого воздуха на деталь.

— Получилось толще, чем надо, не беда, можно подправить резцом, — заметил Соловьев.

Он был голубоглазый, со светлыми, коротко подстриженными волосами, гладко зачесанными на правый бок. Юношеский румянец, хотя Соловьеву было за двадцать пять, видимо, никогда не сходил с его круглого, с аккуратным носом лица. И весь он, этот невысокий, ладно сложенный человек, был светлым и ясным, Дружинин залюбовался им и прослушал, какие блага от металлизации сулил опять Кучеренко.