Регина Эзера - Их было три

Да, конечно, он не сопротивлялся. Выпустив из рук черенок лопаты, он только сказал:

— Я что-то нигде не вижу твоей земли. Здесь земля колхоза и лесничества.

— Нет, она моя. Сюда могут приходить и уходить всякие временные хозяева, они могут топтать мою землю, но, к счастью, унести её не могут.

— Значит, мне придётся взвалить Ингу на сани и самому впрячься в оглобли? — понуро спросил он.

Но Илма рассмеялась и ласково дотронулась до его плеча.

— Ты точно белены объелся! Ну, чего мы спорим, как дурные. Ни ты, ни я не настолько богаты, чтобы зарыть добро в землю и гноить. Инга околел, и никакая жалость не воскресит его. Он был уже стар, наш бедный Инга. Допустим, что сегодня не случилось бы этого несчастья на мосту, сколько он ещё прослужил бы тебе — год, два… Мы ведь это отлично понимали — ты и я, и не раз об этом говорили…

Симанис молчал, но его сопротивление было сломлено. Упрямо поднятые плечи опустились, поперечная морщина на лбу разгладилась и стала незаметной, лишь возле рта залегла глубокая борозда, которую могла заровнять только улыбка.

— Ты слишком чувствителен ко всему. — Илма обняла Симаниса. — Но именно за это я и люблю тебя.

Лицо Симаниса мгновенно изменилось, глаза немолодого усталого человека вдруг вспыхнули тёплым ласковым светом.

Он склонил голову на плечо Илмы, и она потрепала его слегка вьющиеся волосы, тут же отметив про себя, что они наполовину уже поседели…

Они стояли, обнявшись, в сарае, по всем щелям которого гулял озорной, свежий весенний ветер. Как бы было хорошо и приятно, если бы Симанис мог избавиться от одной назойливой мысли. Он старался ни о чём не думать, наслаждаясь желанной, манящей близостью Илмы, но перед глазами упорно возникал оставленный во дворе под клеёнкой Инга. И Симанису казалось, что это ещё одна расплата за тепло рук и губ Илмы, за редкие, полные юношеского блаженства ночи, проведённые за белой дверью её комнаты. Ведь он поступает против своих желаний и убеждений. Ему стало совестно перед самим собой, и минутное очарование рассеялось. Неожиданно подняв голову, Симанис заметил на губах Илмы улыбку сожаления.

Он понял, что и в самом деле достоин сожаления. Захотелось уйти, убежать от мучительного сознания своей слабости, ненужности. Но на его плечах лежали руки Илмы. Вначале он ощущал её прикосновение только как ласку, однако постепенно руки становились всё тяжелее, давили, как цепи, не давали уйти.

Симанис заметил, как бурно вздымается грудь Илмы под зелёной вязаной кофточкой. А её губы коснулись уха горячим, хриплым шёпотом:

— Сюда кто-нибудь может войти. Пойдём в мою комнату…

Проводив Снманиса, отправившегося пешком через поле по грязи и мокрому ноздреватому снегу, Илма вернулась в комнату и через минуту вышла уже одетая.

— Пойду договорюсь с покупателями, — сказала она Лиене. — Как бы не потеплело.

Куда она отправилась и где так быстро можно было найти покупателей на конину, для Гундеги осталось тайной. Но в тот же вечер, разбрызгивая грязную воду, во двор Межакактов въехала чёрная «Победа». Из неё выбрался упитанный мужчина. Здороваясь, он приложил два пальца к каракулевой шапке и, разговаривая с Илмой, скрылся в доме. Не успела закрыться за ними дверь, снова раздался лай Нери, и в Межакакты завернула ещё одна машина — на этот раз голубая «Волга». За рулём сидела женщина. Насколько водитель «Победы» был мягок и женствен, настолько приехавшая женщина была худа и по-мужски угловата: в потёртой кожаной куртке, в брюках дудочкой, с папиросой в зубах. Приезжая, вынув изо рта папиросу, сплюнула в сторону разъярённого, задыхающегося от лая Нери, взбежала, грохоча каблуками сапог, на крыльцо и открыла без стука дверь.

Гундега в это время доила в хлеву коров. Процеживая молоко, она услышала какой-то шум. Батюшки мои! Владелица «Волги», поднеся свой увесистый по-мужски кулак чуть ли не к самому носу толстяка в каракулевой шапке, наступала на него. Толстяк, пятясь, отступил уже до стены, а женщина, гремя задубевшей на холоде курткой, продолжала неумолимо теснить его, сыпля латышской скороговоркой, перемежаемой русской руганью. Взбешённый всей этой суматохой Нери, натянув до предела цепь, кружил на задних лапах вокруг конуры. Выбежавшая на крыльцо Илма немного испуганно смотрела на ругающихся. Наконец ей удалось более или менее успокоить их… Женщина и толстяк боком вошли в дом, не глядя друг на друга.

Нери ещё некоторое время не мог успокоиться и продолжал лаять. Но сколько можно брехать попусту?.. Когда Гундега с подойником и бидоном вышла во двор, дверь дома снова распахнулась. В ней показалась лукаво улыбающаяся хозяйка «Волги». За ней семенил владелец «Победы», держа перед собой шапку обеими руками, словно торт на подносе. За ними следовала улыбающаяся, как апрельское солнышко, Илма.