Регина Эзера - Их было три

— Что, простите? — нерешительно переспросила она.

— Я говорю — работу всегда можно найти, было бы желание. Правда, в той группе, о которой я тогда вам говорила, уже есть свинарка…

— Я знаю — Жанна.

— Понятно, не всё пошло сразу гладко, но ничего, поработает, будет толк. Главное — она за всё берётся с душой.

— Жанна сама говорит — в голове у неё свистит ветер, — почему-то вспомнила Гундега.

Матисоне усмехнулась.

— Ветер — вещь неплохая, пусть свистит. Он выдувает всякий мусор и пыль, а то, что держится прочно, обычно остаётся на месте. Для некоторых голов такой ветер совсем не вреден. Прочистил бы мозги.

Гундега густо покраснела.

— Мне?

Матисоне опять улыбнулась.

— Что вы, девочка! В вашей головке всё на своём месте. Вот начнёте работать…

— Вы меня всё-таки возьмёте?

— Я ведь ещё тогда говорила с Эньгевиром.

— Кто это?

— Наш председатель.

— Я однажды слыхала эту фамилию, но, наверно, говорили не о нём…

Она некоторое время припоминала, в связи с чем слышала эту фамилию. И вдруг в памяти всплылокруглое личико с бесстыдными мышиными глазками. Гундеге даже послышался слегка шепелявый голос: «И Эньгевир с пятого года — дело рук Каулиня…» Её передёрнуло при воспоминании об этом лице и голосе, и она слово в слово рассказала всё Матисоне.

Олга сразу поняла.

— Да, это говорилось об огне нашего председателя.

— А кто такой Каулинь?

— Это тогдашний пастор. Он в пятом году отдал старого Эньгевира в когти черносотенцев. Эньгевира расстреляли тут же на опушке леса. И оставили. Ночью люди унесли его на кладбище, которое недалеко от вашего дома, и тайком похоронили.

— Расстреляли…

Широкая тёплая ладонь легла на руку Гундеги.

Девушка не отняла руки, словно оправдываясь, тихо проговорила:

— Ничего… я просто так вспомнила, как пономарь рассказывал об этом пастору у нас в Межакактах в день поминовения. Рассказывал, а сам уписывал гуся, губы сальные…

— Ах, вот почему пастор Крауклитис, как говорят, взялся защищать Каулиня!

Всё услышанное взволновало Гундегу, и она никак не могла успокоиться.

— Как он мне омерзителен, этот Аболс! — с жаром сказала она. — Я даже промолчала о том, что тётя Илма его обманула. Мы возили на рынок его барана, и тётя Илма недодала ему по два рубля за килограмм. А я стояла рядом и молчала.

— И вы будто даже гордитесь, что помогли обмануть старика, — заметила Матисоне.

— Вы смеётесь надо мной! — смутилась Гундега. — А вы сами в подобном случае сказали бы?

— Несомненно!

Гундега пристально посмотрела в глаза Матисоне.

— И всё же я не понимаю. Аболс — пономарь, вы член партии и его защищаете.

— Я его не защищаю. Но будь я на вашем месте, Гундега, я бы во всеуслышание заявила, что произошёл обман, и не стала бы поддерживать того, кто присваивает чужие деньги — независимо от того, выгодно мне это или нет.

Гундега вспыхнула.

— Я, может быть, чересчур резко говорю, девочка.

Гундега покачала головой и неподвижно уставилась в одну точку. Матисоне не ожидала, что её слова так подействуют на девушку, и тоже посмотрела туда, куда смотрела Гундега. На столе лежала совершенно новая коричневая модная сумочка с жёлтой металлической застёжкой…

— Я вас не хотела обидеть, Гундега, — сказала Матисоне, так и не поняв ничего, — но человек зачастую даже и не представляет, в какое страшное оружие может превратиться молчание, и…

Она замолчала, собираясь с мыслями или, может быть, ожидая вопроса Гундеги, и, не дождавшись, продолжала:

— …иногда трудно сказать, а иногда и невыгодно. Когда я перешла от коров в Межниеки, к племенным свиноматкам, там открылись разные безобразия… Свинарки кормили колхозным кормом своих свиней да ещё продавали тайком муку…

Гундега повернула голову.

— А почему вас от коров перевели на свиноферму?

— Меня никто не переводил. Сама ушла.

— Разве на свиноферме легче?

— Видите ли, в Межниеках многое делалось не так, как надо, — уклончиво ответила Матисоне.

— Значит, труднее? — взволнованно заключила Гундега.

— Я никогда не искала лёгкой жизни, — просто ответила Матисоне.

Они замолчали, и стало слышно, как за стеной, в соседней комнате, играет радио и кто-то насвистывает. Это могла быть только Жанна. Они с минуту прислушивались к этому необычному концерту и, переглянувшись, улыбнулись друг другу.

— Мне здесь так хорошо, что даже не хочется уходить, — застенчиво сказала Гундега, оттаяв в тёплой атмосфере этого дома.