Регина Эзера - Их было три

Автобус скрылся, и Гундега зашагала дальше. Ещё издали она увидела, что в Межротах никого нет дома — окна были тёмные. Войдя во двор, она повертелась, не зная, что делать. Дошла до конца сада. Фруктовые деревья, как и зимой, были одеты в белые чулки. На снегу валялись ветки, обрезанные при прореживании крон. Неплохо бы побелить извёсткой деревья и в саду Межакактов. Только там яблони огромные, они посажены ещё старым Бушманисом в молодые годы. А вишни, по словам Илмы, растут там с ещё более давних времён. Тридцать лет назад, когда она, Илма, пришла в Межакакты, вишнёвые деревья были чуть поменьше, но зато ветвистее, и ягоды на них росли крупнее. Теперь деревья стоят покрытые мхом, с искривлёнными стволами и полуголыми нижними ветками. До сих пор фруктовые деревья окапывал Фредис. Кто теперь будет за ними ухаживать? Уж ни в коем случае не Илма. Она, по-видимому, не очень любила сад — мало сортовода и то самые простые. Хорошо можно заработать только на чём-нибудь особенном, редком, чем можно ошеломить покупателя. А так в урожайные годы хоть свиньям скармливай яблоки — не оправдаешь и дорогу, если везти их даже в Саую.

«Возможно, тётя Илма по-своему и права», — подумала Гундега, глядя на сад Межротов; здесь кто-то, видно, посвятил не один час досуга стройным молодым деревцам. Потом Гундега прошлась по двору и, когда совсем стемнело, уселась на крылечке. Нет, здесь, наверно, никогда не было такой тишины, как в Межакактах. Вот и сейчас по дороге проходил гусеничный трактор, ощупывая светом фар землю. Сноп лучей медленно полз вперёд, точно огромная жёлтая змея. В доме через дорогу скрипел колодезный журавль, и ребёнок во дворе звал потерявшегося кота. Протарахтела телега, и сидевший в ней возница свистел с таким увлечением, что две какие-то нервные собаки не выдержали и присоединились к нему дуэтом: одна глухим басом, вторая — высоким тенором. Наконец на дорожку, ведущую к дому, свернули две женщины, разговаривая между собой. Гундега узнала голоса Матисоне и Жанны.

— Смотри, там кто-то сидит! — сказала Данна. — Арчибалд, это ты?

Прежде чем Гундега успела ответить, её ослепил свет карманного фонарика и она услышала радостное восклицание Жанны:

— Олга, это Гундега!

Фонарик погас, и из непроглядной чёрной тьмы перед Гундегой возникли две фигуры.

— Давно ожидаете? — спросила Матисоне, отпирая дверь.

— Не очень, — ответила Гундега. Ей неудобно было признаться, что она разгуливала по двору.

— Не очень долго, — подсмеивалась Жанна, — но вполне достаточно, чтобы превратиться в сосульку.

Гундега почувствовала на лице прикосновение тёплой руки Жанны.

— Ну, конечно, ледышка! Идём в мою комнату к печке. Утром топили, она ещё должна быть тёплой.

Печка и в самом деле оказалась тёплой. Гундега с удовольствием стала греть руки. В комнате был лёгкий беспорядок — хозяйка, уходя, видно, очень спешила. Кровать, правда, была застлана и пол подметён, но на спинке стула висела ночная сорочка, абажур ночника покосился, на столе были разбросаны книги. Среди них Гундега к великому своему изумлению обнаружила сборник алгебраических задач для девятого класса.

— Ты занимаешься? — спросила она Жанну.

Та рассмеялась.

— Разве это плохо?

— Насколько мне известно, при поступлении на географический факультет не нужно сдавать алгебру.

— Ты права.

— Тогда я ничего не понимаю.

Жанна покачала головой.

— Ох, Гундега, ты не представляешь, в какое дурацкое положение я недавно попала. Понимаешь, приходит такая хрупкая девчушка, соседка. При разговоре со мной бледнеет и краснеет. Спрашивает, не смогу ли я в свободное время помочь ей по математике. Она узнала, что я окончила среднюю школу, сама она учится в девятом классе.

Жанна вдруг расхохоталась, что-то вспомнив.

— Ну, как мне признаться ей, что тройка по алгебре, вписанная в мой аттестат, притянута за уши? В последних классах, как только я убедилась, что моё жизненное призвание геология, а не авиация, я перестала обращать внимание на математику. Мы с учительницей алгебры ненавидели одна другую, как только могут ненавидеть две рыжеволосые женщины. Всё же последнее слово осталось за ней. Знаешь, что она мне сказала в последний день на выпускном вечере? «А тройку я вам, Мартыньекаба, поставила только за ваши прекрасные глаза!» Если бы тогда мне кто-нибудь мог дать хоть месяц сроку, я бы, наверно, занималась ночи напролёт. Из мести! Чтобы эта особа была вынуждена поставить мне пятёрку. Нет ничего ужаснее сознания, что приходится принимать милостыню из рук врага. Но, как я уже говорила, это был мой последний день в школе. А в аттестате у меня на всю жизнь позорным пятном стоит аккуратная кругленькая тройка, поставленная из милости «за прекрасные глаза». Я не желаю больше переживать ничего подобного.