Регина Эзера - Их было три

Видимо, в словах Арчибалда была известная доля истины, потому что Жанна вспыхнула.

— Убирайся, Арчибалд! — проворчала она, повернувшись к нему спиной, и, не придумав ничего более обидного, по-детски прибавила: — Я с тобой больше не разговариваю.

Гундега решила, что теперь они поссорились, но после недолгого молчания Арчибалд вдруг начал смеяться, и Жанна покосилась на него.

— Чему ты смеёшься?

— Разве тебе не всё равно? Ты же сказала, что больше со мной не игра… то есть-не разговариваешь.

Жанна замолчала.

Поздоровавшись с Гундегой, Арчибалд сел напротив, по другую сторону стола.

— Вы случайно не играете в шахматы, Гундега?

Она покачала головой, слегка удивившись такому вопросу.

— Не имею ни малейшего представления. Понимаю только, что один побеждает, другой проигрывает, или никто не побеждает. Погодите, как это называется?

— Ничья. М-да, жаль…

— Почему жаль?

— В нашей команде нет ни одной женщины-шахматистки.

— Разве Жанна не умеет?

— Жанна умеет играть только в свиней.

— Арчибалд! — Жанна уже с трудом удерживалась от смеха. Но Жанна не была бы Жанной, если бы могла долго оставаться серьёзной и надутой. В конце концов она фыркнула и, подскочив к брату, небольно забарабанила маленькими кулачками по его спине, приговаривая:

— Я играю в шашки, играю в волейбол, играю на пианино, я играю…

— …в прятки, — перебил Арчибалд, увёртываясь от её кулачков.

— А на гитаре ты не играешь? — почему-то спросила Гундега.

Воинственный пыл Жанны мгновенно угас:

— Что, и ты надо мной издеваешься?

— Нет, Жанна, я ведь так… Просто пришло на ум. Дагмара играет на гитаре.

— Кто это?

— Приёмная дочь тёти Илмы.

— О, я её, наверно, видел на вечере, — отозвался Арчибалд. — Красивая брюнетка? Чёрная роза…

Жанна фыркнула.

— Подумаешь, какое сравнение! Чёрная роза! Если в тебя влюбится какая-нибудь девушка, ей, пользуясь твоим сравнением, придётся сказать о тебе — цветущий телеграфный столб!

— В тебе, сестрёнка, просто говорит зависть.

— Конечно, — чистосердечно призналась она, — как и всякая некрасивая девушка, я завидую красавицам. Но то, что она играет на гитаре, мне нравится.

Неожиданно в Жанне опять произошла перемена. Упрямое выражение её лица смягчилось.

— Мне так хочется иногда сесть за пианино. Слушаю радио, а пальцы сами собой шевелятся. Тогда остаётся только один выход — я насвистываю.

Она вздохнула.

— Пойду в клуб и запишусь в самодеятельность. Пусть берут меня аккомпаниатором. Как ты думаешь, Арчибалд?

— Что мне думать? Иди и записывайся.

Жанна покосилась на брата.

— Тебе и так нередко случается оставаться без горячего ужина, на сухом хлебе. А если я ещё меньше буду находиться дома…

— Я куплю поваренную книгу, Жанна, — сказал покорный судьбе Арчибалд.

— Ах, Арчибалд, никчёмная у тебя сестра. Права была мама, говоря, что у меня ветер в голове…

Матисоне приоткрыла дверь.

— Хотите посмотреть телевизор? Сейчас начнётся фильм.

Жанна с Арчибалдом отказались — они видели этот фильм в клубе. Зато Гундега с радостью согласилась. Комната Матисоне выглядела по-прежнему, только вместо ёлки стояла глиняная ваза с ветками орешника; серёжки усеяли скатерть жёлтой пыльцой.

Они смотрели фильм вдвоём. Случайно повернув голову, Гундега заметила, что Матисоне пристально смотрит на неё.

— Вы мне что-нибудь сказали? — спросила она немного смущённо.

Матисоне улыбнулась.

— Я совсем не хотела вас беспокоить, Гундега, но у вас такое сияющее лицо…

Гундега потупилась и, словно извиняясь, проговорила:

— Я так давно не видела кино.

Когда передача окончилась, Матисоне сказала:

— Это хорошо, что вы пришли к нам хоть в гости и посмотрели телевизор. Не стесняйтесь, приходите чаще. Мы нередко просиживаем вечера втроём. Придёте вы — нас будет четверо.

Было уже поздно, и Гундега решила, что надо или сейчас же говорить о том главном, ради чего она пришла сюда, или проститься и уйти. Наконец она осмелилась:

— Я ведь не просто так к вам пришла.

— Ну, ну, говорите, что за нужда?

— Вы мне как-то предлагали работать на ферме. Вот я и…

Гундега смешалась… Она вдруг посмотрела на себя со стороны. Три месяца она, как говорится, и ухом не вела, даже не дала Матисоне ответа. А сейчас, по желанию Илмы, появилась. И вдруг Гундега почувствовала, что за всем этим кроется что-то неясное, нехорошее. Почему ей это не пришло в голову прежде, дома? Как случилось, что Илма послала её? Тогда, в Новый год, не пустила, а теперь послала. И тогда и теперь Гундега действовала против своего желания. Ей, конечно, очень хотелось вырваться из тесного мирка Межакактов, но… но перед глазами живым укором стояла, согнувшись под тяжестью коромысла, дряхлая, седая Лиена. Две жилистые трясущиеся руки, на которые Гундега теперь взвалит и свои домашние обязанности, умоляли о пощаде, просили покоя… И тут Гундега спохватилась, что Матисоне ей говорит что-то.