Регина Эзера - Их было три

Та в бешенстве закричала:

— И ты… ты мне так спокойно говоришь об этом?! Не-хо-ро-шо ей! Заварила кашу, а теперь ищешь разные причины? "Нехорошо"! А кто меня щадит, когда мне нехорошо?! — но Лиена продолжала молчать, и тут Илма окончательно потеряла самообладание: — Упрямишься?! Где, где, где моя скотина?! Отдай мою скотину!

У Лиены только слегка дрогнули белёсые ресницы, как иногда бывает у спящего человека, когда его век коснётся яркий свет. Взгляд остался невыразительным, безжизненным.

— Ты с ума сошла, дочка! На что мне нужна твоя скотина? Опомнись…

Илма, стиснув голову руками, ходила взад-вперёд по комнате, причитая:

— Всё кончено, кончено, кончено…

Потом, сообразив, что причитаниями делу не поможешь, выбежала во двор, чтобы разглядеть следы, пока окончательно не стемнело.

Лиена опять осталась одна и внезапно почувствовала необъяснимый страх — она боялась одиночества. Хотелось близости, тепла другого человека. Она было пошла за Илмой — протянув руки, сделала несколько шагов, но руки опустились, наткнувшись на закрытую дверь.

Лиена осталась одна.

В сумерках она опять услыхала шаги на крыльце.

"Гундега, солнышко…"

Но это оказалась не она. Снова вошла Илма, теперь с зажжённым фонарём в руке.

— Полюбуйтесь! — возмущённо воскликнула она, увидев мать. — Полюбуйтесь, она сидит! Я бегаю, ищу, из сил выбилась, а она сидит, как барыня! О боже, если скотину не задерут волки, она уйдёт на чью-нибудь усадьбу, может, даже к Ганчарикам!

Разве они тогда отдадут её! Корову ещё, пожалуй, отдадут, а телятам или овцам — нож к горлу, шкуру на жердь, а мясо в кадушку. Если уж Нери загубили, так и овце не поздоровится. И все узнают, что у нас две коровы. Что ты наделала, проклятая старуха!

Лиена молчала. Откуда-то издали наплывал знакомый монотонный шум… Она с трудом различала сквозь него голос Илмы, В усталом мозгу Лиены опять не было места ясным мыслям, ярким чувствам. Всё затянула серая пелена безразличия.

— Нет, Нери отравила я, — неожиданно проговорила она с тем же странным безразличием. — Твоим крысиным ядом…

— Вон, вон из моего дома! — пронзительно визжала Илма. — Вон!

Она размахнулась, собираясь ударить мать. Её встретил неподвижный остекленевший взгляд. В нём не было ничего — ни ужаса, ни боязни, ни мольбы о пощаде. Пустые глаза, ничего не видящий взгляд.

— Вон!.. Иди ищи скотину и без скотины не возвращайся! Прочь! Прочь!

Лиена сдвинулась с места и пошла. Пошла не из страха перед дочерью, замахнувшейся на неё, угрожавшей ей; она шла бездумно, и крики "Прочь!", "Прочь!" отдавались в её мозгу громко, раскатисто, бессмысленно.

"Прочь, прочь, прочь!"

Проходя мимо Илмы, Лиена натолкнулась на неё, словно слепая. Одну руку она держала протянутой вперёд. Илма вложила в неё фонарь. Лиена, пошатываясь, прошла через комнату и скрылась за дверью.

Когда вернулась Гундега, в Межакактах царила мёртвая тишина и темнота. Двери дома были заперты. Зато хлев оказался раскрытым настежь. Когда она вошла туда, в углу захрюкали свиньи и загоготали гуси. Но стойла коров и телят были пусты, не было и овец в загородке.

Гундега разыскала ключ и отперла дверь. В кухне царил беспорядок. На полу у плиты валялись рассыпанные спички. Тут же рядом — лужица керосина. На столе — перчатки Лиены. В плите огонь погас, но, судя по тому, что картофель для свиней был почти совсем сухим, кожура на нём полопалась и обнажилась белая мучнистая мякоть: он долго варился без присмотра. Гундега сняла чугун, чтобы слить картофель, но на дне оказалась лишь капля коричневатой жидкости. Плита совсем остыла, ужина нигде не нашлось.

Гундега кое-как прибрала кухню, не зная, что и думать о странном беспорядке в доме. Она услыхала, как кто-то въехал во двор на мотоцикле. Это была Илма. Заглянув сначала в хлев, она крупным мужским шагом вошла в кухню и тяжело опустилась на чурбан.

— Что случилось, тётя?

Не поднимая головы, Илма коротко сказала:

— Скотина пропала.

— Как пропала?

— Ушла в лес. Я исколесила все тропинки! Далеко за большой вырубкой будто напала на след. Но это оказался лошадиный или лосиный. К тому же давнишний, почти занесённый землёй.

Вдруг Илма выпрямилась, напряжённо прислушиваясь.

— Кто-нибудь есть дома?

— Нет, никого нет. Я сама отперла дверь. — Гундега тоже прислушалась и добавила: — Это часы тикают.

— Да, часы, — согласилась Илма. — А мне показалось, что старая опять притащилась.