Язмурад Мамедиев - Родная земля

Керим кивнул со вздохом, опустил голову, вдруг застыдившись.

— Так, так, — ровным голосом, будто бы не заметив смущения пария, продолжал мастер. — Ну, хорошо. Я сделаю тебе гульяка, будешь доволен. Приходи дня через три, получишь свой товар.

— Я не могу ждать, усса-ага, — взмолился Керим. — Мне нужно быстро, сделайте, пожалуйста.

Мастер почесал за ухом, подумал. Усмехнувшись, сказал:

— Ишь, как приспичило… Ну, да ладно, будет тебе гульяка. Тут на днях одни человек заказал, я почти закончил, но ему не к спеху, другую сделаю.

— Ой, усса-ага, большое спасибо. Если этому человеку не во вред — я возьму.

— Ладно, ладно, — добродушно проворчал мастер, — ты посиди, я сейчас закопчу, там чуть-чуть доделать осталось.

Он сел возле ящика, на котором лежала уже почти готовая гульяка, стал резцом выводить мелкие узоры. Керим подсел к нему, загляделся на его ловкие пальцы. Когда мастер отставлял гульяка, чтобы лучше разглядеть свою работу, ома ослепительно вспыхивала в свете дня, льющегося в окно, и узоры, чередуясь, изменялись на глазах, как в волшебной сказке. Керим не мог оторваться от дивного украшения. О, Зиба будет так рада! Она наденет его себе на грудь и все будут восхищаться, а Зиба объяснит: это Керим привез. И, может быть, под сверкающей брошкой чуть быстрее забьется ее сердце.

— Ну, как, нравится? — спросил ревниво мастер.

— Очень! — искренне воскликнул Керим. — Я не видел ничего красивее!

— Это верно, таких узоров я и сам никогда не встречал, — сказал Геок-усса. — Их рисунок мне заказчик дал. Говорит, сохранился от давних времен, никто теперь такие не делает. Вот — погляди.

Керим осторожно взял мятый листок, стал рассматривать непонятные знаки.

— Видишь, — пояснил мастер, — это буквы. Из них складываются слова — молитва о даровании счастья той, кто носит эту гульяка. А здесь что-то вообще непонятное…

Краснея, Керим попросил:

— А можно… рядом изобразить сердце?

Тихим старческим смехом ответил мастер.

— Если нельзя, то, конечно, — совсем смутился Керим. — Это я так…

— Да нет, почему же, можно и сердце. Если, конечно, оно — сердце влюбленного.

Керим порывисто сказал:

— Сделай, усса-ага, чтобы на гульяка было сердце — мое сердце. Я ничего не пожалею — все, что имею, отдам тебе!

Мастер покачал головой.

— Вроде бы ты на богача непохож, а ведешь себя, как настоящий бек. Мне твоих богатств не надо. А сердце я и так нарисую. А ты зайди в дом, чаю попей, отдохни.

Когда работа была закончена, мастер завернул гульяка в платок и пошел в соседнюю кибитку, где жил и где ждал его Керим.

— Вот, бери. Пусть она принесет тебе счастье, сынок.

Керим не удержался, развернул платок, — гульяка сверкнула на ладонях солнечными бликами. В центре ее горело, отливая пурпуром золотое сердце, пронзенное белой молнией. И сердце Керима, настоящее, живое сердце, зашлось от восторга.

— Я не знаю, как благодарить вас, усса-ага! — захлебываясь проговорил он и стал торопливо доставать деньги, которые дал ему на дорогу Атанияз-бай. — Вот, возьмите, ага, все возьмите…

Мастер грустно покачал головой и скрестил руки за спиной.

— Убери, — сказал он. — Когда-то и я был молод, и тоже любил… А потом… я знал твоего отца… Деньги тебе самому пригодятся. Ты доволен — и больше мне ничего не нужно.

— Вы меня обижаете, усса-ага, — сразу погрустнел Керим, с сожалением глядя на сверкающую гульяка. — Я не могу так… Это очень дорогой подарок. А деньги… Нужно будет — найду. А сейчас возьмите. Очень прошу.

— Ладно, ты купил ее, — усмехнулся мастер и взял из большой пачки одну бумажку. — Остальные забери.

И он брезгливо оттопырил нижнюю губу.

— Хорошо, ага, — весело сказал Керим. — Эти деньги послужат доброму делу, я обещаю тебе.

— Вот это правильно, сынок, — провожая юношу к двери, мастер обнял его за плечи, осторожно пробуя пальцами мускулы, проверяя, на что он способен. — Никогда не сворачивай с главной дороги жизни. И всегда будь самим собой.

Солнце клонилось к закату, когда Керим верхом на белом верблюде выехал из поселка. Он оглянулся, но мастера уже не было видно. Потрогав спрятанную на груди заветную гульяка, Керим ударил пятками в тугие бока верблюда, крикнул громко:

— Живей, живей, приятель!

И снова заухали по земле тяжелые верблюжьи ноги, оставляя позади никем не меренные степные версты.

Керим снова принял свою отару и ушел с ней в пески, как будто ничего не случилось.