Язмурад Мамедиев - Родная земля

В том ряду, где стояли кибитки баев, было тише, мужчин почти совсем не видно, и Керим решил, что они все разъехались по кошам, и подивился, почему Атанияз, хозяин умелый и крутой, в этот раз не послал вовремя людей к отарам.

Огульхан возилась по хозяйству, когда вошел чабан. Она испуганно поднялась, но признала Керима, успокоилась и снова села, укрыв ноги широким подолом совсани [19] Совсани — ткань, из которой шьют платья для пожилых женщин, иногда так называют и само платье. .

— Ты ли это, Керим? — почти с радостью заговорила она. — Жив-здоров? Все в порядке?

Он кивнул, пробормотал традиционные приветствия, сел, прислонясь к полному чувалу, ощутил спиной податливость зерна.

— Что так рано пришел? — допытывалась хозяйка. — Неужто всю ночь в пути был?

— Спешил, — ответил Керим. — Бай-ага велел…

— Велел-то, велел, — покачала головой Огульхап, — да только надо было заночевать где-нибудь, а дело не уйдет.

— А что за дело? — поинтересовался Керим.

Огульхап никогда не вмешивалась в дела Мужа. И сейчас увела разговор в сторону.

— Да все хорошо у нас, слава богу. А заботы у каждого свои, Керим, сам знаешь. Беззаботная жизнь у кого? У бездельников только. А их развелось в последнее время — ой — сколько!

У Керима затекли ноги, и он незаметно поглаживал их, оглядываясь.

Атанияз молился в углу — то кланялся, то задумчиво сидел на подвернутых ступнях, положив ладони на колени. Спина у него была широкая, крепкая. Керим с трудом отвел от нее глаза.

Он редко бывал в доме Атанияза и всякий раз чувствовал робость перед его богатством.

На женской стороне стоял низкий туркменский шкаф, расписанный яркими цветами. На нем штабелем сложены одеяла. Рядом — тяжелый даже на вид сундук, обитый железом и тоже щедро разрисованный. Вдоль стен стояли битком набитые ковровые чувалы, а над ними висели на гвоздях ковровые торбы нивесть с чем. По левую руку от молящегося Атанияза лежали ковры, на которые можно было смотреть бесконечно — так сложен был рисунок. И кошмы, на которые сел Керим, были не хуже ковров, разве только поворсистей и помягче!

К перекладине над головой был привязан кожаный янлык, наверное, с медом. Керим даже слюну глотнул, когда подумал об этом, — так ему захотелось вдруг меду. Но он тут же позабыл обо всем, потому что вошла Зиба.

Несмотря на ранний час она была уже прибрана, волосы расчесаны и блестели в отблесках пламени, бушевавшего в очаге. И платье на ней было чистое и красивое, как в праздник, и украшения на груди сверкали камнями…

Керим зачарованно проводил ее взглядом. На мгновение их глаза встретились, и он увидел, как дрогнули ее густые ресницы.

Зиба села возле матери и принялась за рукоделье, склонившись низко-низко, словно плохо видела.

Краска медленно отливала от лица Керима. Он испуганно глянул на Огульхан, но она возилась у очага и ничего не замечала, а хозяин по-прежнему совершал утренний намаз.

Керим понимал, что нехорошо неотрывно смотреть на девушку, но ничего не мог с собой поделать и только молил аллаха, чтобы он дал ему силы вынести эту муку — видеть любимую и не сметь подойти к ней, заговорить, взять за руку… Он вздрогнул, когда услышал приветствие Атанияза:

— Алейкум эс-салам!

Бай сел напротив, стал не спеша и деловито наводить порядок на разостланном сачаке. Чай был уже заварен, Атанияз только наполнил пиалу, слил обратно в фарфоровый чайник — зазар покрепче будет.

— Молодец, что быстро приехал, — сказал он, бросив Кериму подушку, чтобы подложил под бок. — Как там, все в порядке, все живы-здоровы?

— Здоровы. И скот в порядке. Степь хороша, травы много. Окот закончился уже. Думали, приедете…

Атанияз вздохнул, сказал неопределенно:

— Затянулась тут у нас весна.

Он смотрел на Керима без обычной суровости — ценил людей, которые хорошо ухаживают за скотом, да и время пришло такое, что боишься лишний раз прикрикнуть на собственного пастуха.

— Знаю, ты душой болеешь за дело, — продолжал бай, — и надо было приехать, да никак не мог. То одно, то другое…

Лицо бая было озабоченным, это сразу отметил Керим. И грудь под красной просторной рубахой дышала прерывисто. Значит, волнуется. Но почему, что стряслось? Этого Керим еще не знал.

А бай не спешил. Приглядывался к чабану, хотя знал его много лет и видел, как говорится, насквозь. Все меняется в жизни. Вон Оразсахата тоже знал, каждую мысль на лице читал, а поди же — свернул с дороги, старый черт.