Язмурад Мамедиев - Родная земля

Люди тоже стали смотреть в ту сторону. По вечерней степи скакали, оставляя за собой хвост пыли, два всадника. Собаки с лаем бросились им навстречу, но Керим, вскочив, властно позвал их, — в одном из всадников он узнал Ниязкули, сына Атанияз-бая.

Приехавшие спешились, поздоровались с каждым за руку, присели к сачаку, на котором стоял казан. Ниязкули взял ложку, попробовал, сказал весело:

— Э, сегодня вы жидковатый суп сварили. А у чабанов всегда чорба должна быть наваристой. — Он повернулся к одному из чолуков. — А ну-ка сбегай к отаре, выбери барана пожирней да прирежь его. Думаю, мясо никому не повредит.

Ниязкули засмеялся, призывая всех к веселью.

Парень живо вскочил, но Керим остановил его:

— Подожди, я сам.

Он неслышно подошел к притихшей отаре, наметанным взглядом выбрал тучного барана, крепко взял за ноги, кинул себе на грудь, понес в сторону, ощущая его мягкое тепло и безвольный трепет…

Керим уже кончал снимать шкуру, когда подошел Чары, присел, стал помогать.

— Неспроста приехал Ниязкули, — сказал он тихо. — И этот с ним, чужой…

Керим молча продолжал работать.

Так и не дождавшись ответа. Чары взял отделенные Керимом задние ноги барана и пошел к костру.

Свежая баранина пожарилась быстро. Все с аппетитом рвали мясо молодыми крепкими зубами, покряхтывали от удовольствия. Сало капало на кошму, застывая белыми блестками.

— Вот это другое дело, — удовлетворенно сказал Ниязкули. — Мясо для мужчины — первое дело.

Он вытер платком руки, принялся за чай.

— Не слыхали, — как бы между прочим, без особой заинтересованности, спросил он, — будто опять перепись скота затевают?

— Да был разговор, — спокойно ответил Керим. — Пусть себе считают, если охота.

— Это, конечно, так, — согласился Ниязкули. Только вы всего не знаете. А затеяли это наши враги, позарились на чужое богатство, годами нажитое, и решили прибрать к рукам отары.

Керим удивленно и осуждающе поцокал языком.

Это придало байскому сыну уверенности.

— Вот мы и просим у вас помощи, — продолжал он. — Дело простое. Скажите, что пасете своих овец, если спросят, — и дело с концом.

Наступило молчание. Слышно было только, как потрескивают саксаульные ветки в костре.

Первым заговорил Чары.

— Мы здесь, конечно, ничего не знаем, ничего не понимаем, а только если перепись проводит власть, значит, она законна. Как же обмануть закон? Грех это. Уж лучше вы сами все объясняйте.

Ниязкули нервно засмеялся. А незнакомец, так и не проронивший слова с самого приезда, бросил на Чары недобрый взгляд.

— Э, я понимаю тебя, Чары, — сказал Ниязкули, хлопнув его ладонью по колену. — Конечно, мы отблагодарим вас. Отец так и велел передать: мол, ничего не пожалеем, каждый из вас довольным останется. Кстати, отец хочет, чтоб ты приехал, Керим. Вот всё и разузнаешь сам, расскажешь потом своим людям. Да не медли, сейчас и поезжай.

Керим вздохнул, поднялся неохотно. Прежде чем отойти от костра, посмотрел на Чары, встретил его ожидающий взгляд и молча отвернулся.

Ниязкули пошел за ним, что-то нашептывая, а незнакомец мрачно оглядел чолуков, сказал одному из них, что помоложе:

— Иди-ка, погляди, что делается вокруг. Что заметишь — бегом сюда.

Парень приподнялся, непонимающе посмотрев на товарищей.

Незнакомец словно плеткой подогнал его, сказав хлестко:

— Тебе что, камень на спину повесили? Ну!

Чолук вскочил, поспешно пошел вверх по склону холма.

Незнакомец сунул другому парню кусок проволоки, велел нагревать в огне, а сам, достав небольшую коробку, стал копаться в ней пальцами, выбрал коричневый комочек, ткнул в него острие раскаленной проволоки, жадно вдохнул дурманный запах.

Чары догадался: терьяк. И тут же поймал на себе острый, пугающий взгляд.

— А ты вот что, парень, — с угрозой сказал незнакомец, — заруби себе на носу: кто байское добро тронет — тому худо будет, ой, худо!

И он снова нагнулся к чадящему комочку, дыша тяжело, как после бега.

На коленях у него лежал карабин.

Керим приехал в село на белом верблюде. Начинался рассвет. Петухи уже откричали. Над домами струились дымки. Люди поднялись и начинали свои повседневные дела. Слышались неразборчивые голоса, какие-то стуки, лай собак. Порой, покрывая все звуки, поднимался надрывный рев ишака — он смолкал медленно, будто еще хотелось кричать, а сил уже не было, так много было отдано этому прерывистому воплю.