Крис Краус - I love Dick

Иногда после потопов вдруг наступал ясный и погожий день, будто Восьмой день сотворения мира, и тогда Руффо надевал пальто и вылезал из своей каморки на Охайро-Роуд, как зверь из логова. Мне всегда становилось лучше после случайной встречи с ним. В отличие от большинства жителей этого типичного провинциального городка, Руффо был умным и любознательным. Когда он смотрел, он действительно тебя видел. Его присутствие цивилизовало; превращало Веллингтон в Дублин Джойса.

Если Руффо тебе доверял, он приглашал тебя в свою комнату, расположенную на первом этаже деревянного дома. Владелец дома давным-давно передал его агентству по соцпособиям. К дому вела заросшая, разбитая бетонная дорожка. Руффо действительно обладал художественным талантом. Едва ли кто-то из новозеландцев в те времена писал без институционального одобрения, без трех лет художественной школы за плечами, без обязательной практики в галерее, а вот Руффо это делал: он создавал трафаретные репродукции, декорации, рисовал постеры для своих друзей – музыкантов и участников театральных трупп.

Позже я узнала, что восемь лет назад Руффо был благословлен лоботомией и он все так же живет в Веллингтоне. Более того, у него намечалась выставка в галерее комьюнити-центра «Уиллис-стрит». На деньги, вырученные от университетских лекций о полузнаменитостях, с которыми я работала в Нью-Йорке, я купила мою любимую картину. На ней бэббит из восьмидесятых в дорогом сером костюме стоит внутри красной телефонной будки на углу Аро-стрит и Охайро-Роуд и ухмыляется в трубку. Трубка – человеческое ухо. Улица – какофония дорожного движения, но за всеми бесформенными разноцветными машинами все-таки немного виден куст мангрового дерева. Желтые облака висят на розово-голубом, как скумбрия, небе. В постмодернистском Веллингтоне, изображенном Руффо, Одномерный Человек встречает Кэтрин Мэнсфилд.

К чести быть гостем Руффо всегда примешивалось легкое чувство грусти. В его подвальной комнате было темно, повсюду валялся хлам. Роясь в куче газет и грязной одежды, чтобы поставить чайник, Руффо никогда не пытался представить ситуацию в выгодном свете. Он был шизофреник-реалист. Он не питал никаких ложных надежд по поводу карьеры в искусстве. Если он чувствовал себя очень плохо – он исчезал, уходил из дома, но никогда никого не обижал. Визиты проходили по его правилам, в соответствии с континентальной моделью. Он не рассказывал о себе и не совал нос в твою жизнь или твои проблемы. Прийти к нему в гости было все равно что отправиться в путешествие в другую страну. Я была не против, потому что хотела, чтобы он научил меня быть. Я любила его. Мне была шестнадцать, и я была иностранкой.

3. Согласно Дэвиду Розенхану, шизофрения – это самосбывающийся диагноз. В его эксперименте восемь здоровых людей попали в психиатрические клиники, утверждая, что слышат голоса. Хотя после этого они вели себя «нормально», персонал использовал все, что они сказали, в качестве доказательства их изначального «психоза».

4. Так как шизофреники чувствуют себя во множественных реальностях как дома, на них противоречия не распространяются. Словно кубисты-химики, они все разбирают на части и переставляют элементы местами.

5. Мне нравится слово «палеологический», потому что оно звучит по-египетски. В конце пьесы Хиткоута Уильямса «Переменный ток / Постоянный ток» персонаж Пероун выполняет самотрепанацию. Пероуна, праздного математика, перестают интересовать любые сексуальные и мозгоебные выходки его друзей-нариков. Он не тоскует по «человеческому теплу» и поэтому не балуется психологией. Пероуна, скорее, интересует поток систем. Трепанация, впервые представленная в Лондоне Бартом Хьюзом и Амандой Филдинг, заключается в просверливании дырки в черепе. Кровотечение из раны приводит к расширению капилляров вокруг мозгового придатка трепанируемого объекта. Открывается Третий Глаз. Я не знаю, как вычисляется точное место или точная глубина бороздки, но Аманда Филдинг засняла на камеру, как она, сидя на кухне, проводит такую операцию на самой себе. В пьесе, когда Пероун наконец трепанирует себя, он разражается потоком речи. Он говорит без остановки, поет иероглифами.

6. Феликс Гваттари, в соавторстве с которым Жиль Делёз написал «Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения», был против использования слова «палеологический», предложенного Ариети для описания шизофрении. «[Слово] “палеологический” указывает на возвращение к размытому первобытному состоянию. А шизофрения, наоборот, очень организованна», – заметил однажды Феликс. Разумеется, Феликс расширил свою аналогию до сопоставления шизофрении с капитализмом. Оба явления – сложные системы, основанные на парадоксе, в которых несвязанные части функционируют по скрытым законам. Оба рационализируют фрагментацию. Этика капитализма абсолютно шизофренична, то есть противоречива и двулична. Купи за доллар, продай за два. Психиатрия изо всех сил старается это завуалировать, сводя все разлады к святой троице «мама – папа – я». «Бессознательное необходимо создавать», – написал Феликс в «Путешествии Мэри Барн». Гениальная модель.