Александр Сердюк - Порог дома твоего

Вскоре после откровенной беседы с ним я пошел проверять наряды. Геннадий находился тогда в дозоре. Я долго шел по тропе и, наконец, в сумерках разглядел рослую стройную фигуру солдата. Это мне навстречу двигался Шипков. Может быть, успел заметить? Схожу с тропы, останавливаюсь в пяти шагах под деревом. Приближается медленно, его шаги почти не слышны, хотя земля мерзлая, звонкая. Остановился. Очень хорошо! Сейчас окликнет…

Но проходит минута, другая. Шипков не окликает. Вот он тронулся с места. Вот уже поравнялся с сосной, под которой я стою. Ну смотри же, смотри! Знаю, трудно заметить. Но именно так притаился бы нарушитель. О, как обрадовался бы он, если бы солдат прошел мимо. Наша оплошность — его удача. Конечно, деревьев вдоль тропы много, но ты ощупай глазами каждую березку, каждую сосенку. А ствол этой сосны подозрительно толст. Гляди же, гляди на него!

Но Шипков прошел мимо.

Опять беседую с ним.

В комнате ярко горит лампа, от жарко натопленной печи волнами разливается тепло. Но серьезное, с острым подбородком лицо солдата разрумянилось по другой причине. Ему стыдно. «Да, так мог бы и врага пропустить, — говорит он глухим голосом и добавляет: — Виноват, не оправдал доверия».

Он долго молчит, потом принимается растирать колено. Вид у него такой, будто вся боль вдруг переместилась туда, в колено, и теперь очень беспокоит его.

— Меня надо ругать… Я понимаю это, — говорит Шипков. — Только зачем вы-то расстраиваетесь?

— Вы о чем, товарищ Шипков?

— О моей службе… Не способен я, видно… Не будет из меня настоящего пограничника.

— Почему?

— Задатка, видно, такого нет. Стараюсь, из себя выхожу, расстраиваюсь… Ну, думаю, завтра буду так нести службу, что даже вы не придеретесь. И на эту ночь такая думка была. А вот не вышло! Там, на Гусь-Хрустальном, если дал слово, обязательно сдержу. А здесь… Значит, не способен…

Шипков встал. В его глазах — грусть и отчаяние. Как тут быть, что ответить ему? Как убедить солдата, что он заблуждается? Как вернуть ему, хорошему, честному, но растерявшемуся после неудач и ошибок парню, уверенность в себе?

Мучительно ломаю голову и не могу придумать ничего толкового. Мысли складываются в какие-то общие, хотя и верные по существу, но совсем не убедительные фразы. Лучше уж ничего не говорить сейчас, подождать…

Не зря беспокоил меня и Валентин Сорокин. Дал он все-таки волю своему самолюбию. Случилось то, чего нельзя простить. Старшина приказал Сорокину вымыть пол в сушилке. Сорокин отказался: дескать, не его дело. «На службу — пожалуйста, а пол мыть не буду».

Откуда это у молодого солдата? Неужели дома ему никогда не приходилось мыть полы? Возможно, отец и мать растили его белоручкой? Мало я знаю Сорокина! Приехал он, кажется, из Московской области, работал на фабрике столяром, комсомолец. А еще что? Нет, перед комсомольским собранием надо обстоятельно побеседовать с ним. К тому времени Сорокин отсидит на гауптвахте свои пять суток.

Я ожидал, что с гауптвахты Сорокин вернется замкнутым, обиженным. Но он вошел в канцелярию с улыбкой на лице. Что означала эта улыбка? Неужели за пять суток ничего не прочувствовал?

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! — бойко бросил он руку под козырек. Взглянув на предложенный ему стул, спросил: — Разрешите стоять? По той причине, что сидеть надоело. — И опять улыбнулся, довольный своей находчивостью.

— Садитесь, товарищ Сорокин.

Стул он поставил по-своему, сел и приготовился слушать. Думал, начальник опять заведет разговор о проступке. Но я не собирался напоминать ему о плохом. За эти дни он получил два письма (видел на его тумбочке распечатанные конверты), и я спросил, успел ли он прочитать их.

— Прочел, товарищ старший лейтенант. Это мне сестренка и братишка прислали. Брат мой тоже служит. Хорошее пишут…

— Брат ваш давно на службе?

— Да столько же… Мы с ним одним днем призваны. Правда, братишка старше меня на три года.

— Что же в разных войсках? Или он в пограничники не захотел?

— Как не захотел?.. Видно, места ему не оказалось. Сначала жалел, а как приехал в свою часть, успокоился. Но письмам чувствую — нравится ему там. А у вас есть старший брат? — вдруг спросил он.

— Был. В сорок третьем погиб… Под Полтавой.

Сорокин вздохнул.

— А у меня на войне отец погиб. Знаете, какой у меня был отец! Про него сестренка с братом столько хорошего рассказывали. Сам-то я его не помню… А мама очень рано умерла.

— С кем же росли?