Элеонора Мандалян - За порогом дома твоего

Муно положил большую, гладкую голову Анжеле на колени и зажмурился. Она погладила его по лбу, провела пальцем по огромным ноздрям, занимавшим почти половину лица, по мягким обвислым губам, скрывавшим непомерно большой рот…

Ей очень хотелось сказать: «Милый Муно… Мой Муно», но раз уж она пообещала себе молчать, то и не нарушит своего решения.

Муно приоткрыл маленькие, глубоко посаженные глазки и кротко посмотрел на Анжелу.

– Ну, что же ты? Гладь мне шею, почеши за подбородком, – разнеженно промурлыкал он. – Не понимаешь? Эх, ты глупое животное!

Анжела притворилась, будто и вправду не поняла его. А шея у Муно такая длинная, что ей все равно не удалось бы ее всю погладить. Кожа теплая-теплая, почти горячая. И такая гладкая и упругая, будто синтетическая. Цвет кожи тоже необыкновенный – голубовато-серый.

– Му-но! Время питания, – пропела мама Муно. – Зови звереныша и спеши сюда.

Муно проворно поднялся. Он был довольно толст, но длинный хвост, которым он частенько пользовался вместо третьей ноги, делал его более подвижным.

– Цуцу! За мной! – сказал Муно, хлопнув себя перепончатой рукой по бедру.

Он не мог знать, что на самом деле ее звали не Цуцу, а Анжелой. Она покорно встала и пошла за ним. Запахи еды были далеки от манящих, но голод брал свое.

Семья приступала к питанию, когда папа Муно возвращался с прогулки.

На Парианусе удивительная почва. Из нее можно слепить все, что угодно, как из пластилина. Но, в отличие от пластилина, она сохраняет любую форму и не размягчается, может быть потому, что температура на Парианусе всегда одна и та же. Из этой почвы париане лепят себе жилища, лежанки, сиденья, подставки для пищи, посуду. Если парианин еще младенец, ему лепят совсем маленькое сиденьице и маленькую лежанку, а по мере его вырастания их постепенно увеличивают в размерах. Это очень удобно. Мебель в жилищах париан обычно самая простая, без излишеств. Но если среди них попадается любитель пофантазировать, он может налепить всевозможные замысловатости.

В семье Муно таким фантазером был сам Муно. Хоть ему не минуло еще и ста лет (что для Анжелы соответствовало десятилетнему возрасту), всю мебель в жилище и даже стены он разукрасил сам. Тут были барельефы пиру – дерева с самыми сладкими плодами и изображения остроконечных скал, тех самых, что непроходимой стеной возвышались вдоль всего Городища париан и терялись за горизонтом. А прямо над входом в жилище Муно изобразил Анжелу и утверждал, что сделал точную копию. Невозможный выдумщик этот Муно!

Все семейство устроилось вокруг подставки для питания – каждый на своем сиденье. Только у Анжелы, разумеется, не было сиденья. Она примостилась в сторонке на полу и ждала, когда кто-нибудь из членов семьи что-нибудь бросит ей из своей посуды.

Самым добрым, конечно, был Муно. Он так и норовил лакомые куски отдать своей любимице, за что частенько получал от мамаши шлепки. Анжела на собственном опыте знала, как это больно, когда тебя шлепают перепончатой рукой, и искренне жалела Муно.

«Хватит, Муно. Я сыта», – хотела бы сказать она, но упорно хранила молчание.

– Ты сменила мне подстилку? – спросил папа у жены. – Хочу поспать.

– Опять забыла, – сипло вздохнула мама. – А ну-ка, Муно, сбегай поживее.

Муно, отяжелевший от обильной еды, и сам бы не прочь отправиться на боковую, но он не смел ослушаться старших и вразвалку, волоча хвост, направился к росшему тут же около жилища пиру. Дерево отличалось от других не только самыми сладкими плодами, но и самыми широкими листьями. Листья были размером с покрывало и имели нежную бархатистую поверхность. Все париане использовали их вместо простыней и одеял. В матрацах нужды не было, так как пластилиновая почва Париануса, из которой лепят лежанки, достаточно упруга и пружиниста.

Листья пиру меняют раз в два дня. Когда они начинают увядать, их складывают для просушивания на крыше жилища, а потом используют в качестве топлива для приготовления пищи. И так как деревья пиру зеленеют круглый год, они незаменимы для париан.

Анжеле, как верному другу Муно, следовало бы помчаться за ним, тем более что ей нравилась процедура обламывания листьев пиру. Но из гордости она не тронулась с места.

Муно вернулся с целой охапкой листьев. Чтобы не растерять их по дороге, он растопырил перепонки, а сверху придавил охапку своей длиннющей шеей.