Николай Лохматов - Булатов курган

«Любит, видать, прихвастнуть о своих военных подвигах», — отметил Алешин. А вслух спросил:

— Потому и ссорится Горбылев с женой, что правду говорит ему?

— Началось с этого. А потом нашлись люди, подлили в огонь масла. Будто не верна ему Ниловна. Только это неправда…

— Убедить надо.

— Не тот человек. Упрется в одну точку — не свернешь.

Совсем близко раздался протяжный переливчатый звук. Какое-то мгновение он дрожал в неподвижном воздухе и оборвался. «Что это?» — насторожился Алешин. Но тут же догадался: гармонист проверял лады. Вот он снова перебрал их ловкими пальцами, точно рассыпал по дороге горсть монет. Гармонь хрипло вздохнула и запела, расплескалась, затосковала. На сердце стало грустно и немного жаль себя, жаль товарища.

— Это Петр, — сообщил Ивин. — Уже успел и трактор привести в порядок, и людей предупредить о субботнике. Вот парень! Может, послушаем? Ох и играет, стервец!..

Алешин прислушался. Голоса взметнулись, завихрились, как водоворот.

— Девчат созывает, — продолжал пояснять парторг. — Посмотрите, сейчас прибегут.

В конце улицы мягко хлопнула калитка. Белая, едва заметная фигурка замелькала в тени деревьев и скрылась. Через минуту в другом конце ей отозвалась вторая калитка. Потом сразу две. А вот и не сосчитать — началась настоящая перекличка калиток. Девушки в светлых платьях перебегали от избы к избе, собирались группами и шли на звуки гармони.

«Они напоминают мотыльков, слетающихся к огню», — подумал Алешин.

А гармонь не унималась, сыпала и сыпала. Ее поддержал высокий, позванивающий девичий голосок. Он даже не запел, а скорее заговорил, будто играя словами:

— Это Надя, дочка бригадира нашего. Огонь девка! Десять классов кончила. В колхозе осталась, — прислушиваясь к песне, рассказывал Ивин. — С Петром у них вроде любовь начинается. До него-то она с докторским сынком дружила, да что-то не поладила. Видать, и с этим поссорились. Ретивые оба, беда… Вот она сейчас и задаст ему перцу…

Девчата одним духом со смехом проговорили:

Петр не обиделся, вдруг затянул баском и неожиданно повел легкую, протяжную, переливающуюся мелодию.

Гармонь поддержал высокий, чистый, как родниковая вода, голос. Подхватила Надя. Сперва голоса звучали раздельно, но были так близки друг от друга, словно шли рядом. Потом они как-то сразу слились, потерялись. Родилась новая, сильная, красивая, как сама молодость, песня. Вширь и вдоль поплыла она, поднималась к мерцанию звезд и, казалось, владела всей округой.

Алешин слушал, и только сейчас он понял, чего ему недоставало долгие годы там, в городе, среди кипы бумаг, решений, постановлений. Ему, потомственному хлеборобу, не хватало настоящей жизни. Вот такой грустной и веселой, какую он только что услышал.

Звучала песня, звучало вокруг. Смолкла песня, и замерло все. Дома, деревья, далекое немое небо, казалось, прислушиваясь, ждали чего-то еще, такого же дивного и неповторимого.

— Вот так всегда, — нарушил молчание Ивин. — Запоет, окаянная девка, и душу разбередит. Ей что!.. А тут все в памяти переберешь, все вспомнишь. Это и хорошо, да не спокойно.

Нахлынувшие чувства мешали Алешину говорить. Ивин понял это и не стал больше докучать ему разговорами, а просто подытожил свою мысль:

— Так вот, Павел Степанович, хорошо и неспокойно. А как это душу очищает!

Колеблясь и всплескивая, как затихающие волны, замерли, растворились в лунном свете голоса и звуки гармошки. Но песня, казалось, не смолкла, она еще звучала, жила в дуновении ветра, в шелесте трав, в трепетании листвы.

Ивин неслышно встал и, точно боясь кого-то вспугнуть, тихонько ушел в сени. За дверью послышался глубокий вздох, шарканье шагов.

Стыл воздух, ночь набирала силу. Тускло белели обрызганные росой изгороди и крыши домов. Трава казалась посеребренной.

«Скоро рассвет, — подумал Алешин. — Он придет по-летнему внезапно, сразу оборвет мглу…»

Упала звезда, словно кто высек длинную искру. Там, где она потухла, Алешин увидел между верхушками тополей голубую, нежную полоску зари.

Это же, очевидно, заметили и девчата. Парами стали расходиться по домам, далеко по деревне разнося гулкие шаги.

А гармонь пела. Когда вдали захлопали калитки, она встала и пошла, но не домой, а за деревню. Повела Надю и Петра туда, где уже маком зацветала заря.