Николай Лохматов - Булатов курган

Во сне всхлипнула Надя. Кондрат подошел к ней, поправил одеяло. Она, как и в детстве, спала, подложив под щеку ладонь, посапывала носом. Кондрату вдруг показалось, что дочь совсем еще ребенок. Захотелось взять ее, прижать к себе.

«Нередко случается, человеческую жизнь ломают, и то никто не плачет», — пронеслось в его сознании. И тут же поймал себя на мысли, что повторил чужие слова. Кто говорил их, он никак не мог припомнить.

Кондрат подошел к окну. В блеске молнии он увидел черное крыло тучи. «Опять дождь. Вот хлеба пойдут!»

Вороненый край неба прорезала ослепительная молния, вырвав из мрака силуэт обожженной липы и груду черных развалин. Вслед сначала несмело, словно пробуя силы, прокатился гром, потом он загрохотал грозно, властно. Зашумела листва на деревьях, чиркнули по стеклу мягкими ветвями молодые яблони. Это напомнило почему-то берег Оки, гибкую молодую ветлу, которая упиралась, когда ее пытался сломать Бадейкин.

Молния теперь сверкала, как зарница, почти непрерывно. В ее свете Кондрат различал, как в саду ветер трепал листья яблонь. Тревожно качала ветвями обожженная липа. «Как бы не сломал верхушку! — забеспокоился Кондрат. — Совсем зачахнет».

Вспомнив снова о молодой ветле, он посмотрел на Надю. И ощутил, как тихо-тихо, но с какой-то затаенной болью защемило сердце. Кондратом стало овладевать то чувство, которое он уже дважды испытал и которого особенно боялся. Откуда оно пришло к нему?

Он прижался к стеклу. Теперь молния полосовала небо уже реже. Шумел ровный летний дождь, под которым, знал Кондрат, прямо на глазах тянутся вверх хлеба, лопушатся овощи, темнеет, набирает сок густая ботва свеклы. На какое-то мгновение он забыл о своих думах, о том чувстве, которое так страшило его. Перед глазами поплыли поля, усеянные цветами луга, пастбища. Будто с ним ничего не случилось.

Гроза проходила. Тучи лениво ползли за горизонт. Гром, как недовольный дед-ворчун, гремел где-то за рекой. Дождь стал тише, а вскоре и совсем выдохся. Прислушиваясь к ровному дыханию дочери, Кондрат бросил на пол полушубок, не раздеваясь прилег. И только что закрыл глаза, как снова защемило сердце. Вот какова людская благодарность за все его труды! Как жить дальше? Неужели продолжать подниматься чуть свет, улыбаться односельчанам? Уговаривать их заботиться о самих же себе? Зачем все это ему? Может, лучше уехать в город, уйти? Чтобы избавиться от назойливых мыслей, он встал, вышел на крыльцо. От бессонницы болела голова, знобило.

В эту ночь не спал и Костя Пыжов. Он собирался навсегда покинуть деревню. О своем отъезде не сказал никому. Решил, что так лучше: исчез, и все, будто его и не было вовсе. Ругал себя за попытку наладить отношения с Надей. Думал, в беде по-другому отнесется к нему. В ушах все еще звучали ее резкие слова.

«Может, так и надо?» — неожиданно для себя подумал Костя. Все равно между ними не было никаких чувств. Просто так, игра. Он и не мог полюбить ее. Об этом ему не раз говорила мать. Ему нужна девушка совсем иная, своего круга.

От таких раздумий на душе у Кости не стало спокойней. В сердце росла, клокотала обида. Надина гордость задела за живое.

Закрыв чемодан, он взглянул на часы. Время подвигалось к двенадцати, до поезда оставалось несколько часов. Загасив лампу, Костя на цыпочках, чтобы не шуметь, вышел из дома. Ветер по пустынной улице гнал упругие белесые волны дождя. Они хлестали в лицо, попадали за воротник, струйками стекали по спине. Под ногами скользила, чавкала грязь.

За деревней ветер усилился. Он срывал шляпу, застилал дождем глаза. Но Костя не останавливался. Сердце сжималось предчувствием какой-то неизбежной беды. Что завтра скажут о нем, когда узнают о его исчезновении? И Костя, словно наяву, увидел улыбающегося Виктора. Он рассказывает комсомольцам о кладе, который ищет уже давно и наконец находит. Ясно представил Петра, склонившегося над новой деталью сеялки, Надю… Кто-то сообщает о ночном побеге Кости Пыжова, и все смеются. Громче всех смеется Надя. Косте почудилось, будто сквозь шум дождя он слышит ее звонкий голос. Чтобы избавиться от него, он прибавил шагу.

Откинув край неба, выглянула заря. Вырисовался остов обожженной липы, неуклюжий скелет печки с высокой трубой и груды почерневших бревен. Эту картину еще дополнял силуэт огромной собаки. Насторожив уши, она сидела по другую сторону пожарища. Кондрат сошел с крыльца, крикнул:

— Полкан, дружище! Иди сюда!