Николай Лохматов - Булатов курган

Дул ветерок, сыпались росы, колыхалась остистая рожь. И все это щемило сердце.

Деревня спала тихо, спокойно, ветлы не шелестели листвой. За курганом, словно по ледяной горке, скользила луна. Только где-то во ржи трепетала, звенела песня. Надя и Петр пели в два сильных молодых голоса. И Алешину чудилось, будто сама земля встречала солнце песней.

Изба оказалась запертой.

«Куда это ее носит? — подосадовал Горбылев на жену. — Когда ни приди, все замок». Он отыскал в условленном месте ключ, открыл дверь.

В избе было душно и глухо. В уголках стекол тонкой синеватой паутинкой наплывали сумерки. Горбылев сидел у стола просто так, ни о чем не думая. Он, казалось, забыл и о словах Алешина, и о шумном собрании, и о жене.

С пастбища возвращалось стадо. Пестрый поток заполнил улицу. Запахло поднятой копытами пылью и парным молоком.

Горбылев загнал корову, бросил клок травы возившейся в закутке свинье и, оставив открытой избу, пошел к конторе. На пригорке он остановился. От реки неторопливо шли Марья Ниловна и Кондрат. Они о чем-то спорили, смеялись. Горбылев хотел рвануться к ним, накричать, а может, броситься и с кулаками, но вместо этого круто повернул от конторы и пошел к полю.

Стемнело. Все затихло вокруг: и полевой шум, и птичий гомон. Река потонула в тумане. В такую пору Горбылев любил когда-то пройтись со своей Машей, помечтать вслух о жизни, рассказать о чем-либо сам, послушать ее.

В небе вычастили звезды, зыбким светом озарили лужайку, похрустывающих траву лошадей, густой кустарник у оврага. На пути Горбылева, как привидение, выросла неуклюжая фигура человека в шапке-ушанке, тулупе.

— Кто тут бродит по ночам? — строго прозвучал хрипловатый голос.

«Конюх», — узнал Горбылев и свернул к деревне. Ребров преградил ему дорогу.

— О, Потапыч! Думал, чужой кто. Садись, подымим!..

— Прочь! — скорее прошептал, чем крикнул, Горбылев.

Старик посторонился, долго провожал его недоумевающим взглядом.

Над головой Горбылев увидел Венеру, яркую, трепетную. Другие звезды перед ней тускнели, отдалялись. Эту звезду когда-то Егор и Маша считали своей. По ней они гадали о будущем, при ней встречались за околицей и расставались. Горбылев остановился и погрозил звезде.

— У-у-у, проклятая!..

Горяча себя думами, он и не заметил, как добрался до деревни, зашел в избу.

На столе поблескивал умолкший самовар, стояли стакан и чашка. «Неужели был здесь?» — мысленно спросил себя Горбылев.

— Где ты пропадал? — проговорила Марья Ниловна. — Ждала, ждала…

— Кого ждала? — брови его сошлись.

— Чего ты кричишь?

— А что же мне молчать?

Горбылев подошел к печке, выставил еще утром приготовленную на сале картошку, склонился над жаровней.

Прислонясь к печке, скрестив под грудью руки, Марья Ниловна с чувством сожаления смотрела, как он медленно ест, будто совершая важное дело. Под висками его двигались желваки, уши дергались, казалось, он весь поглощен едой. Даже рубашка слегка шевелилась на широкой спине. Ее раздражало сопение мужа. Почему она раньше не замечала этого?

— Чай еще горячий, пей, — сказала она, чтобы не молчать.

— Иди ты!.. — Он бросил ложку так, что она отскочила от стола, разбила стакан.

— Ты что, взбесился?

С поднятым кулаком Горбылев пошел к жене.

— У-у-у, шкура!

Он приблизился к ней вплотную. Марья Ниловна стояла посреди избы, не трогаясь с места. Она хорошо видела его глаза: рыжие, словно в них бушевал пожар.

— Что воюешь?

— Не прикидывайся!.. — Горбылев схватил кепку, выбежал на улицу.

В окно Марья Ниловна видела, как он спустился с пригорка и, сутулясь, зашагал к реке. Ей показалось странным, что она об этом нисколько не пожалела.

Кондрат был в поле, когда над деревней черным столбом взвился дым. Он поднимался все выше и выше, образуя зловещее облако. Раз, другой, третий ударили по буферу. Над дышащей жаром землей поплыли тревожные звуки.

— Пожар!

Кондрат вскочил на Буланого. Прижав уши, мерин рванулся к деревне в галоп. Сбоку, разинув пасть, мчался Полкан. После истории с овцой Кондрат редко оставлял его дома.

Перескочив овраг, Кондрат влетел в деревню. По улице полз едкий смрад. Сад стоял в плывущем белом дыму. В сердце словно вонзили иглу. Изгородь возле дома была повалена. Через нее с ведрами, баграми, топорами бежали люди. Стоял невообразимый шум.

От избы до реки образовалась живая цепь. Из рук в руки передавали наполненные водою ведра. Мужики подхватывали их, выплескивали в пламя. Огненные языки, словно змеи, извиваясь, ползли по стенам, упрямо пробирались к крыше, плясали на подоконниках. Трещало сухое дерево, далеко отбрасывая искры. От жары в окнах лопались стекла.