Николай Лохматов - Булатов курган

— Скажу другое, Егор Потапович. Не будь наставников, были бы вы сейчас без скота! — Алешин поднялся с бревна. — Теперь они стояли друг перед другом, лицом к лицу. — А насчет партии тебе хорошо сказала жена. Мне нечего добавить. — Он достал спичечный коробок, покрутил его в толстых потрескавшихся пальцах. — Смотри, Егор Потапович, не изменишь своего взгляда, добра не жди. Велика у народа отдача. Поглядят, потерпят, а станешь дальше на свой лад крутить, других за пеньку считать — в один миг из председателей вверх тормашками полетишь. И никто тебе не поможет.

— Ладно, учту. Спасибо за совет! — с деланной учтивостью проговорил Горбылев. — А теперь до свидания. По делам тороплюсь.

Хотя им нужно было идти по деревне в одном направлении, Горбылев, не приглашая Алешина, пошел один. На улице было уже темно. Над курганом тлела алая полоска зари. В домах зажигались лампы.

Перейдя на другую сторону, Горбылев пошел возле самых окон.

Алешин понял: поездка в «Волну» прошла даром.

Секретаря райкома окликнул Ивин.

— Как с ночлегом, Павел Степанович?

Алешин пожал плечами.

— Как видите, пока не имею.

— Тогда пошли ко мне. Холостикую сейчас. Жена уехала в город к сыну. Одному скучища смертная.

Ивин согрел самовар, наварил яиц, поставил на стол крупно порезанные квадратики сала, открыл консервы. Все это у него получалось ловко, безо всякой суеты.

«Видать, хлебосол, — мысленно отметил Алешин. — Семью любит…»

— Вот вроде и все, — сказал хозяин. — Чем богаты, тем и рады.

Он присел на табуретку, разлил по стаканам чай.

— Угощайтесь, Павел Степанович. Все это у меня, правда, по-походному. Так бывало на фронте. Выпадет час-другой затишье. Соберемся в кружок, выложим, что у кого есть, и пируем. О-о-о, забыл!

Ивин вскочил с табуретки, открыл шкаф и вытащил оттуда нераспечатанную бутылку водки.

— Может, с устатку желаете по маленькой? День был трудный, полезно.

— Не употребляю, — отмахнулся Алешин. — Ни дед, ни отец у меня это не пили, и я решил не нарушать их традицию. Ни к чему.

— Как знаете. Я хотел как лучше, — смущенно отозвался Ивин.

Алешин, сидя у распахнутого окна, неторопливо потягивал из блюдца исходящий паром чай. По длинной, уходящей в сумерки улице, как по реке, тек с полей запах прогретых солнцем клеверов, зацветающего укропа и созревающих огурцов.

— Вы, Павел Степанович, на Горбылева не держите обиду, что не пригласил на ночлег, — стараясь сгладить неловкость, заговорил парторг. — В доме у него кутерьма, не везет человеку.

— Что так? — обернулся от окна Алешин.

— С женой воюет. Вы же слышали, как на собрании его строчила.

— Ничего лишнего она не сказала. И вам и Горбылеву к этому стоило бы прислушаться.

Против дома на дороге остановился трактор. Из кабины вылез нескладный, долговязый парень.

— Ты что? — крикнул в окно Ивин.

— Хвощ на свекле появился. Говорят, кислотность почвы повышена. Пропасть могут всходы. Завтра решили субботник устроить, известковать будем.

— Смотрите, не пожгите корешки! — предупредил парторг.

— Мы осторожно. Бригадир покажет, как надо.

— Я что? Я не против.

— А председатель как?

— Поговорю с ним. Мешать, думаю, не станет.

Гул мотора заполнил улицу. Парень вскочил в кабину.

— Это комсорг наш, Петр Ладиков, — пояснил Ивин, когда трактор растворился в сумерках. — Лихая голова. — И тут же предложил: — Пойдем, Павел Степанович, на крыльцо. Вечер больно хорош.

Они присели на ступеньках. Помолчали. Дышалось легко. На душе было спокойно. Воздух остывал. Ветерок сдувал с земли жар и сушь. В домах с открытыми окнами ужинали люди. Они также остывали от дневных забот и труда.

На деревне прострекотал и вдруг заглох трактор.

— Не тянет, опять плохое горючее завезли, — заметил Ивин. — Петр ему спасибо не скажет.

— Кому? — поинтересовался Алешин.

— Дудкину, кладовщику нашему. Дудкин — это прозвище его. А по-правильному — Тихон Цыплаков. Он с отцом и братом больше шабашит, чем своим делом занимается.

Над курганом зажглась бледная, подсвеченная зарей луна. Темными зубчатыми стенами вздыбились у дороги ветлы, бросили до самого крыльца такие же зазубренные тени. Воздух заполнился теплым ленивым туманом, всплесками реки, шелестом листвы, однообразным пиликаньем кузнечиков.

— Бывало так на фронте, — после долгого молчания проговорил Ивин. — Примолкнет стрельба, становится тихо, спокойно. У ручьев соловьи заливаются. Забываешь, что и смерть где-то рядом бродит. Отходчиво человеческое сердце.