Николай Лохматов - Булатов курган

— Если обидел — извини! Я не хотел тебе сделать больно, — тихо проговорил Костя.

— Не в том дело… Да уж ладно! — Надя махнула рукой: мол, поймет ли он.

— Ну, тогда дай пять! — Костя крепко пожал ее руку. — Мир, значит?

— Выходит, так. Что читаешь?

— «Памятник крестоносцу». Художник там такой. Стефан Десмонт, влюбился в одну циркачку. Олух.

— Льет и льет, конца нет. Надо идти. Дел уйма.

— Что ты, простудишься! — Костя схватил ее за руку.

— Ничего, закаляться надо.

Он, не выпуская ее руки, смотрел на мутную дождевую завесу.

— Подожди еще немного. Сколько времени не видались…

— Кто же виноват?

Костя молчал. Надя заметила, что в разговоре с ним она чувствовала непонятное напряжение. Словно шла над пропастью по узкой шаткой перекладине. И странно было то, что раньше она этого не ощущала.

Дождь отбубнил свое. С реки налетел хилый, проснувшийся ветерок, затормошил мокрые листья, ветлы. Надя вышла из-под навеса. Гроза была уже далеко, у самого края земли. Там, на лобастых взгорках, грудами лежали иссиня-аспидные тучи. Временами они вспыхивали огнем. Гулко рокотал гром.

У перекрестка дорог стоял расщепленный молнией старый ветвистый дуб. Около него робко жались друг к другу умытые дождем березы. Листья на них были яркие, свежие, словно только что их обрызгали краской и она еще не успела обсохнуть и потускнеть. По низинам хлопотали ручьи.

— Стихия! — взволнованно проговорил Костя… — Впрочем, Надя, до вечера. Помнишь ветлу у плеса? После заката солнца жду. — Подобрав брюки, он запрыгал по грядам картофельного поля.

Надя надела светлое платье. Платье лежало складно, охватывало тонкую талию и клешем расходилось книзу.

Мысленно представляла Надя, как встретит ее Костя, что скажет. Вспомнилась их последняя размолвка, когда он отказался помочь завернуть к деревне коров. «Может, он по-своему прав?» — пыталась оправдать его Надя. И тут в ее ушах, словно в насмешку, прозвучали слова Петра: «Утечет, как весенний ручеек, и не увидишь как».

Проулком Надя спустилась к реке. Ветер донес едва уловимые звуки гармони. «Петька скучает, — решила она. — Знать, кого-то поджидает, уж не Нюську ли?» И ощутила, как сердце ее царапнула ревность. Парень начинал ей нравиться все больше и больше. Она нередко думала о нем, сравнивала его с Костей.

«К чему все это?» — отмахнулась от навязчивых мыслей Надя и стала прислушиваться к мелодии. Звуки то замирали, то оживали и трепетно летели над притихшими садами, рассказывая о какой-то гордой девчонке. Наде казалось, что песня эта сложена про нее. И она мысленно начала подпевать.

Солнце торопилось, пламенели верхушки ветел. Дорогу пересекали непомерно длинные тени.

У реки было безлюдно. Над водой качался жидкий туман. В зарослях, устраиваясь на ночлег, пискнула камышовка.

От ладиковского дома снова послышались жалобные звуки гармони. Невольно защемило сердце. «Где же Костя? Неужели спит? — размышляла Надя. — Не может быть…»

Мысли нарушил Нюськин голос:

— Кытя, кытя, кытя!..

«Взбалмошная! Овец распустила. Попробуй теперь собери».

Заплакал ребенок, завозились грачи на ветле и примолкли. На другом конце деревни залаяла собака. В зарослях защелкал соловей.

До ветлы оставалось несколько шагов. Надя остановилась, сдерживая дыхание. «Заметит или нет?» Ей захотелось, как в детстве, подкрасться сзади, закрыть ладошками глаза, пусть угадает, кто это сделал.

Навстречу Наде шел человек. «Костя!» — обрадовалась она и машинально стала одергивать складки на платье. С ней поравнялся Ребров. Согнувшись, он нес мешок. На плечи старика свисала трава.

— Что же одна?

— Так, дядя Игнат, лучше.

— Не боишься водяного? Смотри, сцапает. — Конюх хитро покашлял. — До молодых девок охоч он.

— Не суеверная я, дедушка Игнат.

— Ну гуляй, коли так!

У ветлы Кости не оказалось. Надя прислонилась плечом к толстому стволу, стала смотреть за реку. Было темно. Воде, казалось, не было конца. «Не пришел. Может, что случилось? Как поступить? А если заметят, скажут, ждет… Как не хорошо!»

Из мрака выползали черные тени. Припадая к земле, они наступали, близились. Надю охватил страх. Она зажмурилась и так стояла долго, стараясь ни о чем не думать. Вокруг тишина. Не шелохнулся куст, не плескалась в реке вода. Только слышалось, как заливался соловей, да порой доносилась грустная мелодия гармони.