Николай Лохматов - Булатов курган

Из-за двери послышался невнятный звук. «Может, не ходить? — в нерешительности остановилась она. — Мало ли что сболтнет Мавра. Язык без костей».

Звук повторился. Теперь он уже прозвучал громче, напоминал скорее стон. Широкие сенцы показались маленькими. Надя дернула дверь, молча застыла у косяка. В избе было тихо и пусто. Только на окне жужжала, слепо билась о стекло огромная муха.

Надя осторожно шагнула на середину избы и замерла: на постели, откинув на подушке голову и поджав под живот руки, лежала Марья Ниловна. Глаза ее беспокойно бегали, бледный выпуклый лоб был покрыт испариной, и его прорезала глубокая морщинка. Черные длинные косы спутались и свисали с постели, на пересохших губах застыла гримаса боли.

— Тебе плохо? — бросилась к ней Надя и протянула ко лбу руку, словно хотела снять нитку-морщинку.

— Тяжко мне. В животе печет, сил нет.

— Доктора надо. Я сейчас… — Надя кинулась из избы.

У конюшни она увидела отца. Он запрягал Буланого, собрался ехать за дровами для теплицы.

— Марья Ниловна умирает! — еще издали крикнула Надя.

Кондрат бросил в телегу соломы, погнал вдоль деревни лошадь. Когда Надя подходила к горбылевскому дому, навстречу ей со ступеньки крыльца сходил отец. На руках он, как маленькую, нес Марью Ниловну. Обхватив руками сильную шею Кондрата, она словно прислушивалась, как бьется его сердце. На глазах ее блестели слезы.

Кондрат осторожно положил ее на солому, накрыл своим пиджаком и взялся за вожжи. И тут Надя увидела Мавру. Вытянув шею, она выглядывала из-за угла соседней избы.

Остаток дня Горбылев провел в соседней бригаде: усматривал инвентарь, проверял, как хранятся семена, ходил на озими… И что бы он ни делал, навязчивая мысль не покидала его. «Неужели это правда?» — еще и еще раз задавал он себе вопрос.

Ночевать дома он не захотел, зашел к дальним родственникам, попросился на печку, погреть кости. Сон не приходил. Когда Горбылев закрывал глаза, тут же появлялись каракули: «Твоя Ниловна спуталась с Кондрашкой». Егора Потаповича то бросало в жар, то в озноб. «Что ему сделал дурного?» — размышлял он о Земнове. Припомнилось, как ограждал его от нападок Ивина. Парторгу не по душе были «художества» бригадира, особенно самовольный сбор кормов. Горбылев за это получил трепку и от Строева. Секретаря райкома возмутило, что бригадир не явился по вызову. Егору Потаповичу пришлось попотеть, чтобы доказать Михаилу Михайловичу, как занят был Кондрат. Утвердил он и звенья, хотя мог бы и отказать. Дело внутреннее, хозяйское. Правда, делал он это с дальним прицелом. Рассчитывал, что их переведут на капустное поле. А последний трюк с кукурузными семенами? Чего бога гневить, этим он спас стадо. Поступок, конечно, смелый. Но теперь Горбылев уже не будет за него подставлять свою голову, пусть распутывается сам.

Припомнились Егору Потаповичу слова и свист Тихона Цыплакова: «С-с-ить и в сугроб, а сам за вожжи хвать!..» И тут же ему представилась с хитринкой усмешка Дениса Прохоровича: «Кондрашка-то обскакал тебя…»

— И обскакал! — как бы ответил ему Горбылев. Он свесил с печки ноги и надсадно, по-стариковски закашлял.

Над столом мигала оставленная на ночь лампа. В тусклом полусвете смутно вырисовывались проемы окон, в углу шкаф, широкая лавка у двери…

Всеми силами Егор Потапович старался успокоить себя. Он хорошо знал: дашь волю нервам — потом не удержишь. И снова его терзали думы: «Она-то ушла и не оглянулась».

Утром, как только сквозь пелену облаков начал протискиваться рассвет, Горбылев неслышно сполз с печки, вышел на улицу. Свежесть отрезвила его. Он направился к Заборью. Дорога шла полями. Озими то поднимались на холмы, то опускались в лощины и напоминали морские волны.

Горбылев забыл и о записке, и о ночных треволнениях. Обросшее, осунувшееся лицо его порой озарялось улыбкой.

У конторы он наткнулся на Земнова. Кондрат стоял у старой дуплистой ветлы, разглядывал густую сеть побегов.

— Живуча, черт! — обернулся он к Горбылеву. — В могилу смотрит, а побеги гонит.

Горбылев напружинился, сжал кулаки.

— Не горюй, — дружески улыбнулся Кондрат. — Пыжов молодец, не подкачал.

Горбылев искоса взглянул на бригадира. Рядом со старой, отживающей ветлой он показался особенно большим. «Медведь — и все. На что только позарилась?..»

— Ты какой-то чудной. Говорю тебе, с ней все в порядке. Только что оттуда… — Кондрат взял щепоть табаку, протянул кисет Горбылеву. — Закуривай.