Петер Эстерхази - Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

Уж я смог бы обосновать, почему старика следовало бы оставить в покое. с.

X., высказываясь в интервью (неудачном) о причинах своего падения, ссылается на вековую обездоленность. Дескать он пролетарий, а стало быть, изначально человек подневольный, запуганный. Может, в этом что-то и есть, но это правда для внутреннего употребления, а будучи высказана, она превращается в отговорку и словоблудие. Я тоже вон думал, что моего отца запугать невозможно просто потому, что он аристократ и как таковой — свободен, ему терять нечего. И вот на тебе. И что, мне теперь говорить, что человек, которому веками только подчинялись, должен испугаться при первом же громком слове? Бред! Такая же отговорка.

Интервью заканчивается ветхозаветной цитатой: Милосердый будет благословляем… (Притчи). Разумеется, надо быть милосердными. Только какое же это милосердие, если грешника мы назовем невинным. Это называется ложью. [А должен ли я об этом говорить — другой вопрос. Говорить надо о себе.]

<���Цитата из эссе Надаша, тоже неплохой эпиграф: «Вольф Бирман [47] Вольф Бирман (р. 1936) — певец, композитор, поэт; в 1970-х годах активно критиковал коммунистический режим, за что в 1976-м был лишен гражданства ГДР. наверняка прав: Саша Андерсон [48] Саша Андерсон (р. 1953) — поэт, переводчик, одна из ключевых фигур художественного андеграунда 1980-х в Восточном Берлине. В октябре 1991 года Вольф Бирман на церемонии по случаю вручения ему премии Бюхнера выступил со скандальным разоблачением, обвинив Сашу Андерсона в сотрудничестве со штази. Позднее этот факт подтвердила так называемая комиссия Гаука, занимающаяся архивами спецслужб бывшей ГДР. в самом деле засранец. Наверное, можно подтвердить документами и заявление Юргена Фукса [49] Юрген Фукс (1950–1999) — поэт, прозаик, эссеист, один из участников диссидентского движения в ГДР, в 1977 году был выдворен из страны. : Саша Андерсон стучал на своих товарищей, закладывал их, сдавал штази. И все же я буду последним, кто однозначно выскажется о его виновности».

Мой отец сейчас близок мне не только потому, что он — мой отец, а потому, что в «Гармонии» я это декларировал, сделал эту близость публичной. Он — это я, я хотел бы быть им (с некоторым преувеличением). И теперь, таким образом, я говорю, исходя из этой близости, и содействую реконструкции нашей общей памяти. «Неизменное и мрачное знание секретных служб поддерживают не жалкие стукачи, готовые за гроши на любую пакость, и не легко охмуряемые карьеристы и прочие нравственные ничтожества — его поддерживаю я». (Надаш.)

Словом, когда мы несколько легкомысленно, упиваясь афористичностью высказывания, изрекли, что страна (я, ты, он, мы, вы, они) разменяла на медные гроши пролитую в 56-м году кровь, то изречение это, среди прочего, означало, что определенным людям, нашим согражданам, мы выдали разрешение на то, чтобы делать сексотами, человеческим мусором других наших сограждан (напр., моего отца). Ни тех ни других это не оправдывает — это просто факт. И я не могу считать себя невиновным, думать, что виноваты «другие», что это отдельные игры гнусных коммунистов и гнусных стукачей; нет, это касается всех, хотя не все из нас были, являются (гнусными) коммунистами или стукачами.

Эпоха Кадара состоялась при нашем согласии (хотя кто-то и упирался слегка, не скрывал своего отвращения).

Вынести нравственный приговор своему отцу мне мешают отнюдь не сыновние чувства (эмоций своих я не сдерживаю: презираю, оплевываю его, плачу, рву и мечу, люблю), дело в другом: мы не можем его (его случай) «вырывать из контекста». Самый простой пример, который мне вспоминается: папа римский, выдающийся человек, не погнушался подать руку Кадару, который, если оставаться в том же эмоциональном русле, был все же большей свиньей, нежели мой отец. Или взять самого симпатичного мне политика — Хельмута Шмидта, заигрывавшего с Хонеккером. Не я ли просил об этом Хельмута Шмидта, потому, скажем, что не хотел Третьей мировой войны?

«Избежать тупиков реформизма и соглашательства и не сойти при этом с ума, не спиться, не покончить с собой могла только в высшей степени суверенная личность». Мне казалось, что я таков. На самом же деле мне просто везло. Я не видел реальности.

О глубине предательства мог бы рассказать только сам предатель, но он этого сделать не может. Как раз в связи с Шандором Таром, с его новеллами, я написал когда-то: Есть люди, которые не умеют рассказывать о себе. Поэтому за них должен говорить тот, кто умеет.>