Петер Эстерхази - Производственный роман

Мы не находим слов 1 [1] Цифровые пометки — см. раздел «Записки Э.» (прим. OCR) . Мы обратились в камень. Испуганно моргаем: неужели мы настолько во власти своих прихотей? Воздуха мало, но он есть. Живот вздрагивает от возбуждения, из-за этого кажется, что брюки нам велики. Вот мы уже потянулись к ремню (поясу). Приподняв полы пиджака, мы погружаем руки в карманы, шарим в них. Встаем на носки, затем опускаемся на пятки. Голова вздрагивает, копание в карманах приобретает разнообразный темп: темп покачивания, головы, сердца 2. Мы что, теперь можем думать что угодно? Неужели мы настолько зависим от обстоятельств?

Мы бы с удовольствием двигались в избранном направлении и с удовольствием повернули бы назад. Мы разрываемся между отчаянием и надеждой. Может, нам спокойно и с ответственностью завопить? Но ведь мы — ярко выраженный представитель бухгалтерского мышления? Однако мы уже так долго смотрим на эти разноцветные телефоны и папки и фикус в дальнем углу, что это нас не успокаивает. Мы и не успокаиваемся.

Между тем мы выглядываем в окно, держа руки в карманах, покачиваясь; это нас «молодит». Мы моложавы. Теперь у нас появляются вокруг глаз морщинки уже не только когда мы смеемся. Во дворе видны наши сотрудники в несколько уменьшенном виде 3. Они шевелятся; это хорошо.

Мы слишком о многом думаем. Скоро мы уже не будем знать, откуда ветер дует. Будем размышлять партикулярно. Утратим перспективы. Мы не предприятие, мы — живое существо, а предприятие таковым не является. Мы — жители Центральной Европы: с измотанной нервной системой и жесткой туалетной бумагой.

Мы не дрожим, как осиновый лист; мы в зависимом положении. Мы не любим себя. Кто-нибудь кого-нибудь увидит, заметит у того в глазу соринку, и конец! Пусть даже этот кто-нибудь склонен высказаться о соринке с позитивной точки зрения! В нашем глазу ни одной соринки, но человеческая душа многообразна. И, подобно величию, она, эта душа, проста: в министерстве мы копаем под самих себя. Нам, если хочется, можно знать, если мы этого захотим: мы — человек министерства. Нет, скорее, планового управления. Наши действия, направленные против самих себя, были бы уместны для демонстрации силы, но они неуместны здесь.

Равнодушно откладываем газету в сторону: всегда найдется какой-нибудь друг детства, который может доказать, который с удовольствием вспоминает, как мы накладывали шину пауку или — бр-р-р — отрывали ему лапки одну за другой. Мы решительно отворачиваемся от окна: мы гуманисты, мы классовые борцы, мы сознательны и каждую минуту каждого дня думаем о потребительском спросе, о нуждах народного хозяйства, валютном балансе и СЭВе, о проблемах и достижениях социализма во всем мире, о попытках улучшить эффективность производства и в то же самое время об интересах рабочего класса, особенно нам следует подумать об «интересах рабочего класса», мы думаем о прибыли предприятия, но мы за ней не гонимся, мы думаем о своем престиже, самолюбии и попытках самореализации, о роли, которую играем 4, которую мы выбираем и которая выбирает нас, о… и еще мы думаем о партийном руководстве области, о нем мы думаем непременно, думаем мы, однако, и о влиянии общественных слоев, групп и организаций, из которых мы происходим, членом которых являемся, куда хотели бы попасть или мнение которых нам стоит считать важным, и напоследок, но не в последнюю очередь, мы думаем о том, чтобы при сборке навоя идентичные детали попадали на одинаковые станки, благодаря чему — тут мы бросаем взгляд на входящую секретаршу с перекошенным от ужаса лицом — время шнуровки, проведение основ по ремизе и ламелям сокращается.

Секретарша грешит против традиций, поэтому мы ее отсылаем. С вожделением смотрим ей вслед: просто есть у бедер такой трудноописуемый изгиб, против которого мы бессильны, и ради этих бедер (в количестве двух штук) мы готовы на все. «Допустимую погрешность» — результат ошибок при округлении (напр., 10 -6) — мы рассматриваем с определенной толерантностью, звоним. Одной ягодицей сидим на своем письменном столе,