Збигнев Домино - Польская Сибириада

— Как там моя старуха?

— Спрашивала, приготовить ли баню на субботу. Ну, и про письма с фронта всегда спрашивает.

— Баню пусть приготовит. В эту субботу ты один в загоне со стадом на ночь останешься. Письма, письма, кто там на фронте о письмах думает…

В середине лета в очередной раз пришлось сменить летнюю базу. Отремонтировали старый загон, чтобы коровы не разбегались. Доярки привели в порядок лесную сторожку, в которой оставались ночевать, возвращаясь в деревню только утром с удоем. До Булушкино было отсюда далеко, а до Волчьего хутора еще дальше.

Сташек не мог теперь ежедневно бегать с молоком на хутор. Вместе с Митричем и доярками они ночевали на базе. На хутор он бегал редко — на возвращение уходила почти вся ночь.

Проходили месяцы, а писем с фронта от поляков не было. Из Булушкино ушло их больше десятка, и ни от одного — ни слуху, ни духу. Польки из Волчьего теперь, как и россиянки, ждали почту с нетерпением и дрожью в сердце.

Сташек, заглядывая в контору, боялся напрямую спрашивать о письме от отца, поэтому делал вид, что его интересует только весточка от Петьки Панкратова, сына Митрича. Тем временем в Булушкино пришли очередные «похоронки». Одна — Марфе Залыгиной, другая — Наташке, молодой бездетной доярке. Марфа выла в голос, рвала на себе волосы, воздевала руки к небу:

— Сиротки вы мои, сиротиночки, за что ж вам долюшка такая горькая? Зачем же она тятеньку вашего забрала? Васенька, Васенька, зачем же ты меня оставил одну-одинешеньку на белом свете? Что я без тебя буду делать?

Наташка, получив «похоронку», онемела. Стояла столбом перед конторой. Дарья попыталась обнять ее. Наташка, не выпуская из рук зловещий листок, оттолкнула Дарью и с диким криком убежала в ближайший лес.

Из небогатой хаты, стоявшей на берегу Золотушки, корову всегда пригоняла в стадо одна и та же девчонка. Мышиного цвета короткие волосы, челкой свисающие на глаза, толстые губы, белые зубы. Как-то она окликнула Сташека:

— Это ты поляк из Волчьего?

— Я, а что?

— Ничего. Хотела послушать, говоришь ли ты по-русски.

— Стараюсь.

— А как тебя зовут? Меня — Любка.

— Сташек… Станислав.

— Сташек, Стасик? Ничего. Ты все лето будешь коров пасти?

— Если меня Митрич не выгонит.

— Может и выгонит. С этим дедом никогда ничего неизвестно… А я пока не работаю. И в школу не хожу: отца дома нет, брат на войне, мама больная.

Пару дней стояла слякотная погода, моросил дождь, стадо пришлось пасти в подлеске. Над Золотушкой висел туман. День тянулся бесконечно. Митрич раздувал гаснущий огонь, дым стелился по земле, до слез разъедал глаза. Сташек собирал смолистый сушняк, а по пути и желтые липкие маслята. Митрич насаживал грибы на веточку и пек их над огнем.

— Тьфу! Без соли совсем невкусно.

— Так может сбегать в деревню, занять у кого-нибудь? — предложил Сташек.

— Ну, сбегай. К Беляковичам ближе всего будет.

Не успел он постучать в дверь, как в избе залилась лаем собака.

— Тихо, песик. Кого в такую грязищу несет? — Любка остановилась на пороге. Убирала, наверное, или мыла посуду, одета была в цветастый халатик с подвернутыми рукавами. Удивленно сдула с глаз непослушную челку.

— Я соли пришел занять. Мы с дедом грибы печем, а без соли…

— Ладно, ладно, заходи.

— Мокрый я, здесь подожду.

— Залазь, говорю!

Сташек отряхнулся, счистил грязь и траву с босых ног. Две небольшие комнатенки. Белые стены. Чистенько. Тепло. В печи весело пляшет огонь. Бадейка с замоченным бельем. Любка достала солонку, перешла на шепот.

— Я видела, что вы здесь сегодня пасете. Хотела даже прийти к тебе, да маме хуже стало. — Любка кивнула головой в сторону комнаты.

Там кто-то сухо закашлял.

— Кто там у нас, доченька?

— Это мама! — шепотом Сташеку и тут же громко: — Это тот поляк, мама, который с Митричем коров пасет. Я тебе говорила о нем. Соли пришел занять, грибы пекут.

— Поляк, говоришь? А покажи-ка его мне!

— Слышишь? Иди к ней, иди. Не укусит.

На высоко взбитых подушках лежала старая женщина. Седые волосы, известковое лицо, худые ладони нервно перебирают пальцами одеяло. Огромные светло-голубые глаза. Сташек поклонился и сказал:

— Здравствуйте!

Больная попыталась улыбнуться. У нее был мягкий, приятный голос.

— Так это ты тот поляк, о котором Люба рассказывала? Как тебе тут живется?

— Привык уже.

У больной начался приступ кашля. Она махнула рукой, Любка потянула Сташека на кухню. Он схватил завернутую в тряпочку соль и побежал к Митричу. И на бегу все еще слышал тихий голос. Голову бы дал на отсечение, что мама Любы произнесла слово «поляк» не так, как это делают русские, а правильно, по-польски! Поляк!