Збигнев Домино - Польская Сибириада

Любка иногда подкармливала его. Чаще всего приносила жареные лепешки. Смеялась над отговорками Сташека, что он совсем не голоден.

— Ври больше! Да мне мама велела, ешь и все!

— Может, с Митричем поделиться?

— Что тут делить? Ешь, ешь, о нем не беспокойся, он местный, сам справится…

И он ел. Любка садилась рядом. Если не спешила домой, что-нибудь ему рассказывала. Однако чаще сама расспрашивала о Польше. Ее интересовало все, все удивляло.

— Ты по-русски говоришь как русский, а читать по-нашему умеешь?

— По слогам… Я в вашу школу не ходил.

— Хочешь, я тебе книжки принесу?

— Я не смогу книжки…

— Сможешь, сможешь! А я, в случае чего, подскажу.

А поскольку характер у Любка была порывистый, она на другой же день принесла ему свой школьный учебник и посоветовала начать с алфавита. Сама расспрашивала его о польских словах и удивлялась, что они так похожи по звучанию на русские.

— Как твою маму звали?

— Антонина…

— А знаешь, как мою? Альбина.

— Альбина?

— Удивляешься? И правильно. Альбина — это не русское имя. А знаешь, как ее девичья фамилия? Врублевская!

— Врублевска?

— Я тебе еще что-то скажу, только дай честное пионерское, что меня не выдашь!

— Слово дам, только я пионером никогда не был.

— Неважно, лишь бы не проболтался. Помнишь, как ты за солью к нам приходил? Я вечером перед сном присела возле мамы, а она сразу о тебе вспомнила и ну жалеть, какой ты бедняжка, сирота. И живешь среди чужих, далеко от Польши. И так тебя жалела, что даже расплакалась. А потом вдруг открыла мне страшную тайну, как я тебе, что ее родители были поляками! Представляешь? Значит она тоже полька: Альбина Врублевская! Значит и во мне есть капелька польской крови. Она никогда мне раньше об этом не говорила. Никогда… Наверное, только отец об этом знал. Моих бабушку с дедушкой еще при царе в Сибирь из твоей Польши вывезли. Мама переживает, что по-польски говорить не умеет Пара слов только в памяти осталась. И крестится она как-то не так, вот, один крестик на груди делает. Я тебе даже показать не сумею.

— Так, наверное, — Сташек медленно перекрестился.

— Вот, вот. Именно так! А ты молишься?

— Иногда…

— А я нет. Нас в школе учили, что Бога нет. Стасик, пожалуйста, зайди к нам как-нибудь, поговори с мамой. Может, и она что-нибудь по-польски вспомнит. Ну, как по-польски будет «школа»?

— Школа.

— «Тайга»?

— Тайга? Нет в Польше тайги, а называется также — тайга есть тайга.

— Ой, мамочка! Пора бежать. Ну и разболталась я. Стасик, если ты кому-нибудь скажешь, я тебе не знаю, что сделаю.

— Не бойся, как камень в воду!

Когда они перегнали стадо на дальнее стойбище, их встречи с Любкой стали редкими. А книжку, которую она ему подарила, он все время носил в сумке и в свободную минуту пробовал читать по слогам.

Позднее лето было сухим и жарким. Даже ночи не приносили прохлады. И только утро освежало тайгу, людей и скотину. В тот день доярок не было необычно долго. Не доеные коровы тоскливо мычали. Сташек тоже нервничал, он как раз сегодня хотел сбегать с бутылкой молока в Волчий хутор. Только Митрич спокойно помешивал в котелке грибной суп. Уже совсем стемнело, когда Сташек издалека уловил стук колес и позвякивание пустых молочных бидонов.

— Митрич! Бабы едут! — крикнул он и побежал навстречу. И решил их напугать. Спрятался за деревом, а когда они подъехали, неожиданно выскочил. Конь испугался, и бабы чуть не свалились с воза.

— Вот черт дурной, ну ты нас и напугал! Я думала мишка, чуть сердце не выскочило! — ругалась Дарья.

— А со мной не поздороваешься?

Любка! Теперь Сташек оторопел от неожиданности:

— А ты что здесь делаешь?

— Приехала тебя проведать. Что, нельзя?

— Не шути!

— Испугался гостя? Маме стало получше, а Наташка заболела, доярки меня взяли, может, пригожусь.

— Пригодишься, пригодишься! — подхватила тут же Дарья. — Бери тряпку, ведерко воды и мой бидоны, чтобы к дойке чистенькие были.

В тот вечер Сташек не побежал на хутор. И хоть он пытался уговорить себя, что уже поздно, почти ночь, но на самом деле он остался из-за Любки. При свете костра он с любопытством рассматривал ее, ему казалось, она повзрослела, похорошела. Интересно, где она будет спать? Наверное, с остальными бабами на общих нарах в избушке. Там же спали и Митрич со Сташеком. «Как хорошо, — подумал Сташек, — что мне пришло в голову постелить свежий лапник и папоротник».

Дойка окончилась. Успокоенные коровы лежат в загоне, дремлют, пережевывают жвачку. Доярки расселись вокруг костра, хлебают грибной суп, заправленный молоком, хвалят угощение Митрича. Ночь темнее темной. Ветра нет, но тайга все равно шумит, ведет свой таинственный разговор. В глубоком скалистом каньоне бурлит Золотушка, шипит на камнях пена, с шумом разбиваются буруны. Ухают сычи и совы, которым свет костра мешает вести привычную ночную жизнь. Бабы долго не ложатся спать. Болтают, шутят, плачут. В такие времена много ли нужно, чтобы в бабских разговорах и воспоминаниях смех путался со слезами?!