Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

Он стоял и кричал, пытаясь связно рассказать о том, что случилось. У него был вид, точно хотел вспомнить сон.

Потом он выбежал и, пробежав некоторое расстояние, снова начал кричать. И только после того, как он несколько раз повторил то же самое и наконец добрался к тому месту, где лежала убитая женщина, любопытная толпа следовала за ним, – только тогда к нему подошел полицейский и арестовал его.

Сперва он был сильно возбужден, но потом успокоился. Но даже расхохотался, когда защитник пытался доказать его ненормальность.

Как я уже говорил, его поведение во время разбора дела нас всех сбило с толку. Он казался совершенно незаинтересованным ни в деле убийства, ни в том, что его ожидало.

Он, по-видимому, даже не питал враждебных чувств к маленькому статисту, когда тот сознался в убийстве.

Он словно был погружен в поиски чего-то, что не имело ничего общего со случившимся.

Раньше, чем он нашел эту женщину, Уилсон бродил по всему свету, закапываясь все глубже и глубже в колодец, о котором он говорил в своих поэмах, – все выше и выше строя стену, отделявшую его от всего мира.

Но он ничем себе помочь не мог. Этот человек поднялся на время на поверхность со дна океана сомнений, рука женщины дала ему возможность держаться на поверхности, а теперь он снова погружался на дно.

И то, что он ходил по улице и заговаривал с людьми и кричал всем о случившемся, было лишь отчаянным усилием удержаться на поверхности – таково мое мнение.

Как бы то ни было, я чувствовал себя вынужденным рассказать всю историю этого человека. В нем жила какая-то неведомая, страшная сила, которая оказывала на меня такое же необоримое влияние, как и на женщину из Канзаса, и на горбунью, стоявшую на коленях в пыли и смотревшую в замочную скважину.

С самой минуты смерти женщины мы приложили все усилия к тому, чтобы вытянуть этого человека со дна океана сомнений, куда он погружался все глубже и глубже, – но все было тщетно.

Возможно, что я написал эту повесть в надежде, что мне самому удастся понять ее.

Может быть, если бы понять, то явилась бы возможность охватить рукой шею этого Уилсона и вытянуть его со дна океана сомнений?

Верьте мне, это было тяжелым ударом, и горько было мне, как никогда.

Что обиднее всего – это случилось благодаря моей собственной глупости. Даже вот сейчас, как вспомню, так хочется кричать, ругаться и самого себя лягнуть. Возможно, что хоть теперь я найду некоторое утешение, показав своим же рассказом, какое я ничтожество.

Началось это в три часа пополудни в ясный октябрьский день, когда я сидел на ипподроме в Сандаски, в штате Огайо.

Скажу вам правду, я считал свое пребывание на ипподроме весьма глупым. Дело в том, что летом я нанялся к Гарри Уайтхеду, который тренировал двух рысаков для осенних бегов, и вместе с одним негром, по имени Берт, мы ухаживали за лошадьми. Мать плакала, а сестра Милдред, мечтавшая получить место учительницы в нашем городе, бушевала и бесновалась в течение всей недели, предшествовавшей моему уходу из дома. И мать, и сестра считали бесчестием тот факт, что один из членов семьи станет грумом. Я подозреваю, что Милдред опасалась, как бы моя работа в конюшне не помешала ей получить место учительницы, о котором она столько времени грезила.

Но ведь должен был я что-нибудь делать, а другой работы не находилось. Нельзя ведь верзиле девятнадцати лет околачиваться весь день без дела. Опять-таки я стал слишком велик для того, чтобы продавать газеты или предлагать свои услуги по уходу за лужайками. Эта работа всегда доставалась малышам, умевшим просить «со слезой». Был у нас один такой, как только пронюхает, что нужно кому-нибудь лужайку скосить или бассейн почистить, так летит с предложением услуг: я-де коплю деньги, чтобы поступить в университет!

Я по целым ночам лежал и придумывал, как бы напакостить ему, да так, чтобы никто про то не узнал. Я мечтал, что его переедет автомобиль, или балкон ему на голову свалится. Но, впрочем, черт с ним!

Место грума у Гарри Уайтхеда мне было как раз по душе, и Берту тоже. Мы великолепно ужились с ним. Он был рослый негр, отчаянно ленивый, конечно, с добрыми, мягкими глазами, а дрался он, что твой Джек Джонсон [8] Джек Джонсон – негр-боксер, одно время чемпион мира, побил белого соперника в 1910 году, в результате чего в Чикаго произошел кровопролитный негритянский погром, с тысячами жертв с обеих сторон. !

На его попечении находился большой, черный, рысистый жеребец Буцефал, а на моем – маленький мерин Доктор Фриц, который ни разу еще не проиграл на бегах, когда Гарри бывало выгодно, чтобы он выиграл.