Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

Смерть матери произошла внезапно, без всякого предупреждения. Так человек со сна хлопнет рукой – и не стало мухи.

В один февральский день она вернулась со двора, где развешивала белье, и подошла к плите согреть застывшие руки, на которых резко выступили синие вены. Она ласково смотрела на троих детей и при этом улыбалась своей робкой улыбкой – а уже через неделю лежала холодная в гробу.

После этого, когда семья с большим трудом только начала приспосабливаться к новым условиям, опять случилась катастрофа.

До того дня, когда это случилось, все говорило за то, что Тому Эпплтону, маляру, предстоит исключительно хороший сезон. Сыновья его – Фред и Уилл – должны были в этом году работать в качестве его помощников.

Правда, Фреду не было еще пятнадцати лет, но он был превосходным помощником в любой работе. Например, когда отец брался оклеить квартиру, на обязанности Фреда лежало покрывать обои клейстером, а отец только изредка помогал парой быстро брошенных слов.

Том Эпплтон соскакивал с лестницы и подбегал к настилке из длинных досок, на которых были разостланы обои. Ему было приятно иметь двух помощников. Это льстило самолюбию. Выходило, точно он стоит во главе какого-то важного предприятия.

Он выхватывал кисть из рук Фреда и кричал:

– Не жалей клейстера! Задай ей еще! Мазни вот сюда! Смотри, не забывай края смазывать.

Клейка обоев в мартовские и апрельские дни была приятным занятием. Хорошо, право, – тепло и уютно. Когда на улице было холодно или шел дождь, они топили печи.

Когда работа происходила в квартирах, уже обитаемых, жильцы очищали комнаты, где шла работа; на полу расстилались газеты, а мебель покрывалась простынями.

На улице шел снег или дождь, а в доме тепло и уютно.

Детям казалось, что смерть матери теснее сплотила их. И Фред и Уилл это чувствовали, особенно последний.

Финансы их были совсем из рук вон плохи – похороны матери съели все сбережения. Вот почему Фреду разрешено было не ходить в школу. Ему это было вполне по душе. Когда работа происходила в доме, где имелись дети, они, возвратившись домой из школы, заглядывали через дверь в комнату, где Фред мазал обои клейстером. Он небрежно шлепал кистью, делая вид, что не замечает мальчиков.

«Пошли, пошли, ребятишки!» – думал он про себя. Он исполнял работу взрослого мужчины.

Уилл с отцом работали на лестнице, тщательно прилаживая полосу к полосе.

– Правильно здесь сидит? – спрашивает отец.

– Правильно, продолжай! – отвечает Уилл. А когда полоса обоев была наклеена, Фред деревянным роликом приглаживал ее.

Как завидовали другие мальчики, глядя на него. Пройдет немало времени, прежде чем они будут иметь возможность не ходить в школу и исполнять работу взрослого мужчины.

А потом, вечером, приятно было возвращаться домой. И Уилл, и Фред носили белые нанковые брюки и куртки, на которых запеклись краска и клейстер, что придавало мальчикам вид заправских мастеровых. Они их не снимали по окончании работы и лишь надевали пальто поверх. На руках у мальчиков тоже застыл клейстер.

На главной улице уже зажигались огни. Прохожие окликали Тома. Его все звали Тони.

– Привет, Тони! – кричит какой отбудь лавочник.

Это никуда не годилось, по мнению Уилла. Он полагал, что отцу следовало бы держать себя с большим достоинством. В нем было слишком много мальчишеского.

Молодые люди, которые не сегодня завтра тоже будут мужчинами, не особенно любят отцов с мальчишескими повадками.

Том Эпплтон играл на корнет-а-пистоне в местном оркестре, и, надо сказать, он играл весьма неважно – особенно путал он, когда ему приходилось играть соло, – но его так любили, что никто не заикался о его музыкальных недочетах.

К тому же он умел с ученым видом рассуждать о музыке и о губах, какие необходимо иметь корнетисту, – поневоле каждому казалось, что Том знает, о чем говорит.

– Том не получил никакого образования. Но знаете ли, что я вам скажу, – Том многое знает. Он умница!

Вот как отзывались о Томе его сограждане.

А сын его, в свою очередь, думал:

«А, черт! Должен ведь мужчина когда-нибудь стать взрослым. Когда человек только что потерял жену, то следовало бы хотя временно держать себя с достоинством!»

У Тома Эпплтона была своеобразная манера подмигивать встречным, точно он хотел сказать:

«Сейчас со мной мои ребятишки, так мы, конечно, не станем об этом говорить, – но, черт возьми, недурно мы провели время в прошлую среду, а? Ни слова, дружище! Пусть все остается между нами. Наше время еще впереди. Мы распустим вожжи потом, когда будем одни».