Саулюс Томас Кондротас - Взгляд змия

Чистую правду тебе говорю: в это время Регина стала настоящей красавицей, ты бы глаз от нее не смог оторвать, отченька. Ей пошел пятнадцатый год, и понемногу она становилась такой, какая она сейчас. Если б я тогда был счастлив, ну хотя бы беспечен, если бы тогда мог томно заглядываться на девочек, – а тогда было самое время начать на них заглядываться, – я бы ничего больше не делал, только сидел бы подле Регины, не спуская с нее глаз. Она на том селе была самой пригожей, тятенька, да и после мне не привелось видеть никого краше. Разве что моя мать могла с ней сравниться, хотя они совсем разные. Но ведь ты знаешь, старушочек, как оно бывает, когда тебя что-то гнетет: ты тогда толком не видишь ни людей, ни земли, ни неба, глядишь на все это, да не видишь ничего, что следовало бы увидать зрячему человечку.

Я не высок ростом, тятенька, а она была бы мне по плечо. Смог бы ты себе представить такую махонькую пригоженькую девоньку? Если тебе довелось слышать о лаумах, бегающих по поверхности воды, – такие они легкие, – то Регина могла бы танцевать там вместе с ними. Волосы ее – словно кора молодого орешника. Ах, дедулечка, ручки маленькие, крошечные ножки, тонкая талия, ты бы ума решился, ветхий лакомка, старый ты мой бесстыдник. Груди у нее такой величины, что как раз в мои ладони умещаются. Вот, погляди, коснись моей горсти и сам почуешь. Лицо у нее нежное и всегда чуть-чуть влажное, как будто она только-только умылась дождевой водою. А глаза – зеленые, точно такие, как у моей матери, и так же тоскующие о ком-то. Мне нынче подумалось, что зеленые глаза – это мое несчастье, моя погибель. И что глаза у Регины позеленели только потому, что она встретила меня. Если бы мы не встретились, они бы остались обычными: карими, черными или голубыми. Хочешь не хочешь, отченька, а начинаешь в это верить, видя в жизни всякие соответствия и повторения.

Итак, дедушка, я все улепетывал от нее, а она меня догоняла. Во всех других случаях, отченька, убегала она, а другие гнались за ней. Вот увидишь.

И все же мы сближались, пока не осталось между нами и маленького зазора, но мы все равно двигались, отец, пока наконец не слились, не подогнались друг под друга, будто сложенные друг в дружку стаканчики. И все это благодаря ее усилиям, ее ежедневному труду. Как изнурителен, и тяжел, и полон хлопот, должно быть, был этот путь. Я ведь и пальцем не пошевелил, чтобы ей помочь, все бежал и бежал зажмурившись, стараясь взвесить свое наказание, которое с течением времени представлял себе и переживал все сильнее, быть может даже увеличивая его в своих глазах. И вот что я об этом сейчас думаю: не надо мне было зажмуриваться. Но я ведь верил, что, когда я появился на свет, Великий Праздник жизни уже прошел или еще не начался. Если бы я воспротивился своему унынию, тятенька, то увидел бы и понял, что родился в самое время. Праздник был совсем рядом. Но, дедушка… моя вина… ты понимаешь меня, отец? Кто дерзнет заглянуть в воровское сердце?

– Я понимаю, деточка, как у тебя сердчишко ноет. Сам я никогда об этом не думал, но нынче грущу вместе с тобой.

С течением времени я все яснее видел, к чему приведут меня эти размышления о печали, все стояло передо мной как зарница, и я начал готовиться к новому повороту судьбы. Трудно даже описать, как я жаждал остаться один, хотел, чтобы меня забыли, не замечали меня. Я уже встал на путь греха, на путь порока. А она, Регинушка эта, стесняла меня. Может, чувствовала какие-то великие, назревающие во мне перемены и не хотела меня потерять – преследовала она меня тогда отчаянно, как-то уж очень настырно. Тогда она уже любила меня.

«Что бы ты делал, Косматик, если бы меня не было?» – спросит, бывало.

Я пожимал плечами и, не желая ее обидеть, отвечал:

«Куда ж ты денешься».

«Многие хотят меня. Тебе было бы больно, если бы это случилось?»

Я мотал головой, и она знала, что мне было бы все равно. Но не хотела в это верить.

«Ах, Косматик, – шептала она, глядя прямо в глаза мне, – они подкарауливают меня вечерами, они трясутся, словно чем-то больны и у них жар, они обнимают, лобзают меня… они молят, чтобы я впустила их ночью, и нашептывают всякие ласковые словечки. Они сулят мне все, чего ни пожелаю».

«Ну а ты?» – говорю я, потому что надо же что-то сказать.

«Мне их жалко, Косматик, – говорит она. – Они такие слабые, хилые, слабосильные какие-то. Я улыбаюсь и позволяю им делать, что только они захотят. Но им нужно что-то большее. Они хотят, чтобы я их любила. А я люблю тебя, мой Косматик».