Александр Зеленов - Призвание

Крепко запало отцово то поученье в Илькину молодую голову. Запомнил его на всю свою жизнь и всегда поступал соответственно. В артель он был принят позднее других, с испытательным сроком, манеры своей не имел, подражал другим мастерам, которые были в славе, а больше Буканову, Долякову. Писал какое-то время сказки, парочки, поцелуи, как все, но дипломы, награды и премии, что первые годы дождем сыпались на артель, его стороной обходили, пока не усек, в чем тут дело. И вот вместо «троек», «гулянок» и «парочек» запорхали одна за другой из-под тонкой беличьей кисти его броши, коробочки, пудреницы с «красным обозом», «избой-читальней», «колхозными праздниками». Будто чувствовал он, куда повернется дело, и одним из первых начал писать в стиле новом, реальном, как пишут картины большие художники. И — угадал!.. Долякова теперь поносят кто и как только может, он же, Золотяков, круто в гору пошел, работы его все чаще брали на выставки, приобретались музеями, имя их автора стало мелькать на страницах журналов, газет. Работы свои старался он приурочивать к знаменательным датам, к праздникам, и теперь даже бывший наставник артели, московский профессор, увидел в его коробочках, брошах, пудреницах завязь нового мироощущения, решительное преодоление старого. А досужие искусствоведы и журналисты всегда приводили его как пример перехода на новые рельсы, образец перестройки всего талицкого искусства.

За вещи свои он всегда волновался, пока их рассматривал худсовет. Но как только они принимались на худсовете, волнение его исчезало, а вместе с волнением — и весь его к ним интерес.

Золотякова дома не оказалось, супруга сказала: ушел на реку.

Там он его и нашел, Ухваткин, но не одного, а с Плетюхиным. Оба, растелешенные до подштанников, расставляли крылены: Плетюхин, подставив солнцу белую, мягкую, словно перина, спину, — от глуби, Золотяков же у берега. Голова, кисти рук, обожженные солнцем, угольно-черные, словно бы сделаны были из другого материала и приставлены к щуплому телу Золотякова, незагорелому, бледному. Напарник его, ухая с головой на глубоких местах, всплывал и шумно отфыркивался. Рядом с тщедушным Золотяковым выглядел он бегемотом.

Завидев катившего в тарантасе Ухваткина, Золотяков опустил крылену, выбрался по откосу навстречу и, рассиявшись морщинами, залебезил:

— A-а, Валерьян Григорьич! Надумали все-таки? Милости просим… Так-то оно и лучше, а то в кабинете да в кабинете, без всякого свежего воздуха! А тут мы рыбки половим, ушицы наварим, у теплинки посидим…

Ухваткин отправил кучера, сказав, чтобы завтра за ним приезжал к обеду.

Золотяков услужливо протянул председателю свои снасти: «Вот половите пока на удочки с бережка, а мы с Алексан Васильевичем кончим крыленки…»

Найдя чью-то старую сижу в прогале осоки неподалеку, Ухваткин нетерпеливо принялся разматывать удочки.

Он любил посидеть у тихой, спокойной воды, на берегу бочажистой, густо заросшей резучей осокой и камышами лесной этой речки. Закатное золотое небо, спокойная гладь воды, молчаливый, облитый лучами закатного солнца лес, тишина, торчащие из воды поплавки лекарством ложились на душу. С тех самых пор, как заступил на новую должность, ни разу не удалось побывать на реке. А так иной раз гребтелось! Помнились прошлые выезды мастеров, веселые, бесшабашные, дружные… Что же их связывало недавно еще, какие общие интересы, в силу каких причин распалось прежнее единение артели? Почему все разбились на кучки, на группки и у каждой вдруг появился свой собственный интерес?..

— А поплавок-то наш где? — послышался за спиной золотяковский испуганный голос.

Ухваткин потерянным взглядом обшарил водную гладь. Поплавка на одной из удочек не было видно, конец же удилища дергался и выгибался дугой.

— Тащите!.. Давно уж сидит!!

Он дернул тотчас же упруго согнувшееся удилище, ощущая рукой, как на другом конце заходила упорно и туго, рывками таща в глубину, большая и сильная рыбина.

— Слабину, слабину не давайте!.. И сильно не натягайте, а то «пером» саданет и леску — как бритвой, ежели сазан! — подавал за спиной советы Золотяков.

Подошел, отпыхиваясь, Плетюхин, и советы теперь подавали вдвоем. А он продолжал состязаться с упорной рыбой, ходившей большими кругами. Она то рвалась в глубину, то подходила к поверхности. Леса, брунжа, со свистом резала воду, рука начала уставать…

Вот рыбина с шумом выскочила на поверхность, дала высокую свечку, снова ушла, выскочила опять и принялась делать свечки одну за другой, хватая раззявленной пастью сушивший ей жабры воздух и с каждым разом ослабевая все более…