Александр Зеленов - Призвание

Сашка полез в карман и, смущаясь, отдал ей девять червонцев, полученную за лето стипендию.

— Вот спасибо-то, милой сынок! — обрадовалась она. — Надо тебе костюмишко хоть какой-никакой огоревать, вот ты какой детина за год-то вымахал, парнем уж стал совсем…

Стену тумана тронуло утренним ветерком. Река задымилась, туман стал рассеиваться, серые клочья его таяли на глазах, открывая все более гладь реки, спокойную, сонную, стоявшие мертво суда и рыбацкие лодки, левый берег с его уютными деревеньками под необъятными вязами, химзавод с высокой черной трубой, из которой рыжим лисьим хвостом истекал ядовитейший дым, на целую версту в окружности уничтоживший зелень.

Река ожила, проснулась. Подошел, весь дрожа от работающей машины, старенький пароходик местного сообщения, фильянчик. На облупившихся полукружьях над колесом еще можно было прочесть его гордое имя: «Каховский». Остатки тумана исчезли, и в утренней тишине и блеске открылась, нежась под солнцем, Волга во всю свою ширь…

Пароходик затуркал, зашлепал расхлябанным колесом. Побежали мимо зеленые берега, зеркальное отражение которых сперва выгибалось плавно в стеклянно-выпуклых волнах от парохода, затем начинало дробиться в кипящей забортной воде. Вот обогнали трудягу-буксир, медленный, желтый, с бревном поперек колеса, натужно шлепавший плицами. За ним без конца тянулись звенья плотов с шалашом на одном и дымившимся, не погасшим с ночи костром. Справа торжественно проплыла белая колокольня села, поворачиваясь, словно барышня перед зеркалом, позволяя себя оглядеть с разных сторон. Белым лебедем по зеркальной воде навстречу летел пассажирский, мощно, свободно работая колесом. Над широкой белой трубой с пояском струисто дрожал расплавленный воздух, а на покрытой легкими тентами верхней палубе вольно гулял встречный ветер, трепал их концы, и неуловимо и бесконечно взбегали, змеились по парусине, по празднично-белому борту зеркальные отражения реки…

Дышалось легко, свободно. Сашка глядел на все это, такое родное, знакомое, милое, воспринимая его по-новому радостно после долгой разлуки, и уже строил планы, как будет ходить на Волгу писать этюды. И обязательно сходит в родную деревню, куда к своей тетке приедет из города, может быть, и она…

А впереди уже открывался зеленый и длинный, в желтопесчаных отмелях остров, деливший реку на два рукава. За островом — краснокирпичные корпуса фабрики, две высокие фабричные трубы. Еще немного, и он будет дома…

Рабочий день кончился, все давно разошлись. Сегодня суббота, Золотяков приглашал на рыбалку, но он, Ухваткин, лишь раздраженно махнул рукой: не до этого, мол!.. Бумаг накопилось множество, надо было давно разобрать, да все как-то не доходили руки.

Он принялся вытаскивать из забитого до отказа стола и просматривать пожелтевшие пыльные папки.

…1934 год. Январь. Сверху лежал листок с его собственным почерком, их трудовой рапорт местным властям:

«Осуществляя генеральную линию в момент социалистического наступления, Талицкая артель древней живописи добилась решающих успехов по плану экспорта заказов, большевистскими темпами выполнив контрольное задание 1933 года на 215 процентов и к своему встречному плану — на 114 процентов…»

Он отложил папку, вздохнул.

Давно ли, казалось, все это было! Планы свои выполняли и перевыполняли, артель принимала встречные планы — перевыполняли и их… А как работали мастера! В мастерские являлись, бывало, еще до начала работы; случалось, работали и в выходные, нередко брали работу домой. Очень все увлекались, говорили, что ночью иной раз не спишь, все придумываешь, как бы получше, поинтереснее сделать. Иной раз и так: вещь закончена, можно сдавать — ан нет. Через какое-то время посмотришь — сделал бы все по-другому, лучше… А теперь? На работу опаздывают, мало того, появляются выпивши, стали пить в мастерских. Вызовешь: почему опоздал? «Дак за хлебом стоял, хлеб привезли ноне поздно…» Отвечает — а от самого прет сивухой за километр. Позавчера целых семь человек на работу явились под мухой. А после обеда двое не вышли вообще. Разбил мастеров на бригады, назначили бригадиров: теперь с вас, голубчики, спрос!.. И что же? — и бригадиры начали пить потихоньку и тоже опаздывать. Навел у себя в приемной порядок, посадил секретаршу: теперь прием — от и до, так заходить к нему перестали; что с этим народом стряслось — не поймешь…