Александр Зеленов - Призвание

Были среди ребят и такие, кто жил неплохо и даже с запасцем. Самым «богатым» был Алик Касьянинов, неунывающий малый, любитель танцев и девочек. У него у единственного на курсе имелась моднячая куртка на молнии и шевиотовый темно-синий костюм. Вместо кепки носил он беретку, лихо надвинув ее на левую бровь. Каждый месяц в одно и то же число Касьянинов получал денежный перевод, казавшийся всем очень крупным. И был еще Мишка Валегин — Валега. Накануне каждого выходного он отправлялся к родителям в город, в уютный их домик с садиком, с белыми занавесками на окошках, с кошкой-копилкой и слониками на комоде, с ковром на стене, где по синей воде плыли белые лебеди, и привозил оттуда мешок, туго набитый съестным. Сопя, рассовывал содержимое в тумбочку и в сундучок под кроватью и все запирал на замок.

Как-то, уехав в родительский дом, он удосужился там заболеть и проболел так долго, что из его запертой тумбочки начинало пованивать. Средзинский, поковырявшись недолго гвоздиком, отпер замок и принялся копаться в оставленной Мишкой пище…

Почти вся она оказалась подпорченной, сохранились в съедобном виде лишь сухари да пачка сухого клюквенного киселя. Ими Средзинский и начал питаться. Как только техничка шла затапливать печи, он уж крутился возле с кружкой в руках, спеша заварить трофейный кисель.

Сделалось несколько легче, как только стали платить стипендию. Но ее не хватало даже на то, чтобы кормиться в столовой. А были нужны и краски, и кисти, а многим еще и курево. На большой перемене возле дверей канцелярии постоянно толпился народ, все лезли к написанному рукой секретарши списку, кому получать переводы сегодня, посылки и письма из дому. Не подходил никогда к этому списку один только Стась.

И вот вдруг Средзинского, самого бедного, из училища исключили…

Произошло это так.

Еще в начале учебного года Досекин вменил в обязанность им, первокурсникам, обзавестись небольшими блокнотиками и зарисовывать в них все, что покажется интересным, — заборы, дома, деревья, животных, людей. «Наблюдайте — на улице, дома, везде — как идут, как стоят, группируются люди, как они разговаривают, как держатся…»

Все это было, видимо, нужно, только с тех пор химичка Зоя Денисовна, за малый рост свой прозванная Молекулой, а за ней и математичка, другие учителя стали все чаще докладывать завучу, что на уроках отсутствовали такие-то. И называли одни и те же фамилии. Это и были таланты. Завуч пытался призвать их к порядку, но директор смотрел на их вольное поведение более чем снисходительно, хотя остальных за пропуск уроков наказывал строго.

Первой жертвой деления курса и оказался Средзинский.

Стась был усидчив и, хоть в талантах не значился, даже ругал их жлобами и фраерами, тем не менее втайне завидовал им. И вот, подражая талантам, он тоже стал пропускать уроки. Но то, что сходило им с рук, ему вменили в вину.

Весь курс запомнил тот день, когда все это случилось.

Директор вкатил свой обширный живот на коротких ножках на середине урока. Встал у стола с твердо спаянными губами и каменным подбородком, молча обвел присутствующих замороженным взглядом, и по рядам потянуло словно бы ледяным сквознячком.

— Средзинский, встаньте!

Средзинский поспешно вскочил.

— Где вы были позавчера, во время урока физики?

Стась промолчал, не ответил.

— Где, я вас спрашиваю, вы были во время урока физики? — отчетливо, с расстановкой повторил свой вопрос директор. — И где находились вчера, во время урока химии?

Средзинский опять промолчал.

— Вы что, не желаете больше учиться?

Стась с трудом разлепил непослушные губы:

— У меня уважительная причина.

— Какая, извольте мне объяснить!

— Я был у врача.

— Почему не представили справку?

Все напряглись: что ответит Средзинский? Но тот опять замолчал.

— Извольте ответить! Вас ждут!

— А почему же другим это можно? — бледнея, спросил Средзинский.

— Что именно «можно»? И кто такие «другие»?!

— Вы сами знаете кто…

— Вы за других не печальтесь! Вы за себя отвечайте! — сорвался на крик директор. — Пищу крадет у товарищей, девушек оскорбляет, уборщиц, по огородам шарит чужим… Снова взялся за старое?

Средзинский хотел что-то сказать, но из горла его вырвался только сдавленный хрип. Губы его посинели, лицо будто залило мелом, в углах потемневшего рта вскипели белые заеди. Он с размаху ударил носком ботинка в обшитый толстым слоем картона мольберт, нога пробила картон и застряла в дыре. Он принялся ее злобно выдергивать и повалил мольберт на пол. Выдернул наконец и, избочив тощую шею, хищно оскалив зубы, пошел на директора, словно бы собираясь боднуть его головой в живот.