Александр Зеленов - Призвание

Мог ли тогда знать Серов, что в этих словах одного из близких его друзей и великих художников уже проскальзывали те нотки безумия, которые вскоре и привели его в психиатрическую больницу?

Долго он был безутешен, болезненно переживал эту дикую сцену. Какое-то время спустя, в приступе тяжкой хандры, он выкрикнул одному из своих учеников, что один самый близкий друг недавно хотел перегрызть ему горло.

Изверившись в дружбе, Серов предпочитает всему одиночество. В нем шла непрерывная внутренняя борьба, постоянно звучали два голоса. Один из них говорил, что еще можно, не все потеряно, другой — что нет, уже поздно… Изучив в совершенстве искусство, он не смог научиться за всю свою жизнь другому искусству — искусству жить. Он постоянно, с испугом прислушивался к себе, что-то высчитывал, колебался, силясь установить какие-то сроки, которые то приближались, то отдалялись, судя по самочувствию. Он упорно скрывал от других эту свою тревогу, но, не привыкший к обману, к притворству, нередко сам себя выдавал, заявляя, что он ни о чем не жалеет, что ему все равно…

Но он продолжал жить. Жить, работать, писать портреты, бывать на людях, в гостях, но неожиданно сделался кроток, уступчив и ласков к другим. Задумчиво останавливался на дороге, растерянно взглядывал в небо, на то, как летел свежий снег… И все страшней становилось это его молчание. Что с ним? Почему вдруг он стал таким тихим и кротким? Когда с ним все это произошло?.. Прикоснется рукою к чему-то, хочет что-то сказать, но теряется, с трудом подыскивает слова. Однажды вздрогнул, насторожился, когда кто-то в его присутствии произнес сакраментальную фразу: «Не жилец я на этом свете!» Надобно было видеть, как сразу же поугрюмел Серов…

Его ведут к докторам, устраивают консилиумы. Он лечился, когда было можно, и перестал, как только понял, что уже поздно, что он опоздал. Но неожиданно в нем вновь появлялась воля к жизни, он снова охотно пишет портреты. И вдруг новый приступ, опять неуверенная улыбка, потерянные глаза…

Серов был болен. Болен давно и тяжко. И вот в газете «Русское слово» в ноябрьское хмурое утро 1911 года Андрей прочитал:

«Академик живописи Валентин Александрович Серов скончался 22 ноября, в 9 час. утра. Панихида в 2 часа дня и в 8 час. вечера. Вынос тела в церковь Крестовоздвиженского женского монастыря, на Воздвиженке, 24 ноября, в 9 час. 30 мин. утра. Начало литургии в 10 час. утра. Погребение на кладбище Донского монастыря».

Он, Андрей, тут же пошел к Алексею, старшему брату. Вместе отправились на Воздвиженку, где тогда жил Серов.

В Ваганьковский переулок устремилась московская пестрая публика. Там, в переулке, их обогнала губернаторская коляска, — на панихиду спешил сам Джунковский, губернатор Москвы.

Вот и он, двухэтажный домик старомосковского типа. Ход со двора, по деревянной окрашенной охрой лестнице наверх, на второй этаж. Крышка гроба у входа. Осторожное шарканье ног. Ощущение присутствия в доме покойника. Маленькая передняя. Скромный зал с холщовыми занавесками. Тело художника в зале, в дубовом гробу…

Собрались все московские знаменитости. По стенам — венки, венки и венки из живых цветов. От совета Третьяковской галереи… От Академии художеств… От Союза — русских художников… От Товарищества передвижников… От Леонида Андреева… От актрисы Ермоловой: «Вечная память славному художнику»… От Станиславского с Лилиной, от «Мира искусства», от Остроумова, от Сергея Третьякова, от кружка имени Куинджи… Особенно был богат и красив венок из белых лилий: «Горячо любимому другу, незабвенному В. А. Серову — от глубоко потрясенного Шаляпина».

Возле гроба — семья покойного. А у него выражение лица такое, будто только что принял важное решение и обдумывает свой последний шаг.

Венками заставлены весь кабинет и гостиная. Их так много, венков, что в кабинете стоят один на другом до самого потолка. Комнаты — словно в густой и душистой раме. В кабинете на мольберте какой-то эскиз углем, на столе стакан с водой и акварельной кистью в нем, кругом листки с рисунками, акварели, альбомы, будто художник только что кончил работу и вышел…

Распоряжается всем Илья Остроухов, его близкий друг. Он-то и сообщил Алексею, старшему брату, что кончина была скоропостижной, покойный страдал всего лишь двенадцать минут, вызванный срочно доктор застал его труп еще не остывшим…

Последнее время художник все чаще жаловался на боли в груди, сам же совсем не берегся, даже играл с детьми в городки. Скончался внезапно. Утром еще возился с трехлетней дочуркой, но надобно было ехать писать заказной портрет. Нянечка увела от него ребенка, художник нагнулся, чтоб взять и надеть туфлю, и неожиданно вскрикнул, откинулся на кровать…