Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

– Где вы так быстро достали гроб? – спросил Гребер.

– Партия организовала.

– На кладбище повезут отсюда?

– Да. Послезавтра в девять.

– Я приду.

– Хозяин наверняка порадуется.

Гребер посмотрел на госпожу Кляйнерт.

– На том свете, – сказала она. – Он очень вас любил.

– Почему, собственно?

– Говорил, вы единственный никогда и ничего от него не требовали. Ну и потому, что вы все время были на фронте.

Гребер немного постоял у гроба. Он испытывал лишь смутное сожаление и стыдился перед плачущей женщиной, оттого что ничего больше не чувствовал.

– Что вы теперь будете делать со всем этим? – спросил он, глядя на стойки.

Госпожа Кляйнерт встрепенулась.

– Да вы возьмите, сколько вам нужно, господин Гребер. Ведь в чужие руки попадет.

– Сохраните для себя. Большей частью это же вы готовили.

– Для себя я уже кое-что отложила. Мне много не нужно. Возьмите все что хотите, господин Гребер. Партийцы, которые сюда приходили, и без того диву давались. Лучше пускай тут будет поменьше. А то здорово смахивает на спекуляцию.

– Вы правы.

– Именно. Когда они опять явятся, все попадет в чужие руки. А вы были господину Биндингу настоящим другом. Вам полагается больше, чем другим, он наверняка так считает.

– А семьи у него нет?

– Отец еще жив. Но вы же знаете, какие у них отношения. Да и для него достаточно останется. Во втором погребе и кой-какие бутылки уцелели. Берите сколько вам нужно.

Она пошла вдоль полок, снимая оттуда то одну банку, то другую. Принесла, поставила на гроб, хотела было пойти за новыми банками, но одумалась, отнесла на кухню.

– Погодите, госпожа Кляйнерт, – сказал Гребер. – Если я что и возьму, то давайте выберем разумно. – Он присмотрелся к банкам. – Спаржа. Голландская спаржа, нам она не нужна. Сардины в масле можно оставить, свиную ножку тоже.

– Правильно. У меня в голове полный сумбур после случившегося. – Она поставила банки штабелем на кухонном стуле.

– Это слишком много, – сказал Гребер. – Как я все это унесу?

– За несколько раз унесете. Ну с какой стати отдавать все в чужие руки, господин Гребер? Вы солдат, у вас больше прав, чем у этих нацистов, которые тут все теплые местечки заняли!

Пожалуй, подумал Гребер. И Элизабет, и Польман, и Йозеф – у них столько же прав, и я буду дураком, если не подсуечусь. Альфонсу этим уже не поможешь и не навредишь. Только позднее, уже довольно далеко от развалин, ему пришло в голову, что лишь по случайности он не жил у Альфонса и не оказался вместе с ним под обломками.

Йозеф открыл.

– Быстро вы, – сказал Гребер.

– Я вас видел. – Йозеф показал на маленькую дырочку в двери. – Заранее просверлил. Практично.

Гребер положил сверток на стол.

– Я был в церкви Святой Екатерины. Служка сказал, что сегодня мы можем там заночевать. Спасибо вам за совет.

– Молодой служка?

– Нет, старый.

– Старый – хороший человек. Он целую неделю позволил мне жить в церкви, переодел своим помощником. Потом вдруг явились с проверкой. Я спрятался в орга́не. Молодой служка донес на меня. Он антисемит. Религиозный антисемит. Такое тоже бывает. Потому что две тысячи лет назад мы распяли Христа.

Гребер развернул сверток. Потом вытащил из карманов банки с сардинами и селедкой. Йозеф посмотрел на них. Лицо его не изменилось.

– Сокровище, – сказал он.

– Мы его поделим.

– У вас так много всего?

– Сами видите. Наследство. От некоего крайсляйтера. Для вас это помеха?

– Напротив. Придает особую остроту. Вы так хорошо знакомы с крайсляйтерами, что получаете такие подарки?

Гребер посмотрел на Йозефа.

– Да, – сказал он. – С этим да. Он был человек безобидный и добродушный.

Йозеф промолчал.

– По-вашему, нельзя одновременно быть таким и таким? – спросил Гребер. – Да?

– А по-вашему?

– Пожалуй, можно. Если становишься соучастником от бесхарактерности, или от трусости, или от слабости.

– И таким образом можно стать крайсляйтером?

– Пожалуй.

Йозеф улыбнулся:

– Странно, часто думают, что убийца непременно всегда и во всем убийца, и ничего больше. А ведь чтобы умножать страшные беды, ему достаточно быть им лишь временами и лишь малой частью своего существа. Или нет?

– Вы правы, – ответил Гребер. – Гиена всегда гиена. А у человека множество разновидностей.

Йозеф кивнул.

– Бывают коменданты концлагерей с чувством юмора, бывают эсэсовцы, которые между собой добродушны и ведут себя по-товарищески. Бывают и попутчики, которые всегда цепляются лишь за так называемое хорошее, а ужасное не замечают или объявляют временным и суровой необходимостью. Это люди с гибкой совестью.