Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

– Какая чернота, – сказала девушка, кивнув на город. – Будто выжженный угольный карьер.

– Не смотри туда. Отвернись. Вон там все иначе.

Лавочка стояла на самой вершине, и по другую сторону холм отлого спускался к полям, к освещенным луной дорогам, тополевым аллеям, башне деревенской церкви, а дальше к лесу и синим горам на горизонте.

– Вон там весь на свете мир и покой, – сказал Гребер. – Просто, да?

– Просто, если… можешь отвернуться и больше не думать о другом.

– Такому быстро учишься.

– Ты научился?

– Конечно, – ответил Гребер. – Иначе бы не выжил.

– Хорошо бы и мне научиться.

– Ты давным-давно научилась. Жизнь наша сама за этим следит. Добывает резервы где может. А в опасности не ведает ни слабости, ни сантиментов.

Он придвинул ей стакан.

– Так тоже надо? – спросила она.

– Да. Сегодня вечером непременно.

Она пила, а он смотрел на нее, потом сказал:

– Давай не будем говорить о войне, хотя бы некоторое время.

Элизабет откинулась назад.

– Давай вообще помолчим.

– Ладно.

Оба сидели и молчали. Было очень тихо, и мало-помалу в тишине оживали мирные звуки ночи, которые не нарушали ее, только делали еще глубже, – легкий ветерок, словно дыхание лесов, крик совы, шелест в траве и бесконечная игра облаков и света. Тишина набирала силу, поднималась, окружала их и проникала внутрь, с каждым вздохом все больше, и само дыхание становилось тишиной, стирало и развеивало, делалось мягче, продолжительнее и было уже не врагом, а далеким, добрым сновидением…

Элизабет шевельнулась. Гребер вздрогнул и огляделся.

– Ну что ты скажешь! Я заснул.

– Я тоже. – Она открыла глаза. Рассеянный свет собрался в них, сделав совершенно прозрачными. – Давно я так не спала, – с удивлением сказала она. – Всегда при свете, в страхе перед темнотой и внезапным пробуждением и ужасом… не как сейчас…

Гребер молчал.

Не спрашивал ни о чем. Любопытство умирало во времена, когда происходит так много всего. Его лишь слегка удивляло, что сам он спокойно сидит, окутанный чистым и ясным сном, как подводная скала развевающимися водорослями. Впервые после отъезда из России он не чувствовал напряжения. Мягкая умиротворенность нахлынула на него, как полая вода, что вдруг поднялась и словно бы нежданно-негаданно зеркальной своей гладью вновь соединила иссохшие, спаленные земли в одно целое.

Они спустились с холма в город. Опять шли по улице, вокруг снова веяло холодным запахом давних пожаров, и черные, замаскированные окна сопровождали их, будто процессия катафалков. Элизабет поежилась:

– Раньше дома и улицы были полны света, и это казалось совершенно естественным. Привычным для всех. Только теперь понимаешь, что́ это было…

Гребер посмотрел вверх. Небо ясное, безоблачное. Как по заказу для самолетов. И уже поэтому слишком для него светлое.

– Так почти всюду в Европе. Только Швейцария, говорят, ночью вся в огнях. Они включают свет, чтобы летчики видели: внизу нейтральная страна. Мне рассказывал один парень, который летал со своей эскадрильей во Францию и Италию. Мол, там как бы остров света – света и мира, ведь они неразделимы. А вокруг мрак; Германия, Франция, Италия, Балканы, Австрия и все прочие страны, участвующие в войне, словно под бесконечным саваном.

– Нам был дарован свет, и он сделал нас людьми. А мы его убили и опять стали пещерными троглодитами, – сердито бросила Элизабет.

Сделал нас людьми? – подумал Гребер. Это уж слишком. Но Элизабет, кажется, вообще склонна к преувеличениям. Хотя, пожалуй, она права. У животных нет света. Нет света, нет огня. И бомб нет.

Они стояли на Мариенштрассе. Гребер вдруг увидел, что Элизабет плачет.

– Не смотри на меня, – сказала она. – Не надо было пить. Я же не умею. Мне не грустно. Просто все вдруг как-то распалось.

– Ну и пусть распалось, не обращай внимания. Со мной происходит то же самое. Без этого никак.

– Без чего?

– Без того, о чем мы недавно говорили. Ну насчет отвернуться в другую сторону. Завтра вечером мы не станем бродить по улицам. Пойдем с тобой куда-нибудь, где света столько, сколько можно найти в этом городе. Я разузнаю.

– Зачем? Ты можешь найти себе компанию повеселее.

– Мне не нужна веселая компания.

– Что-что?

– Не нужна мне веселая компания. Не по мне она. И другая не нужна, с сочувствием. Его и днем хоть отбавляй. Фальшивого и искреннего. Да ты, наверно, и сама знаешь.

Элизабет больше не плакала.

– Да, – сказала она. – Знаю.