Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

Еще некоторое время он сидел на развалинах. Налетевший вечерний ветерок перелистывал страницы книжки, словно кто-то незримо читал ее. Господь милосерд, написано там, всемогущ, всеведущ, премудр, бесконечно благ и справедлив…

Гребер нащупал бутылку арманьяка, которую дал ему Биндинг. Откупорил, отхлебнул глоток. Потом спустился на улицу. Катехизис он с собой не взял.

Стемнело. Ни огонька кругом. Гребер пересек Карлсплац. Возле угла бомбоубежища едва не налетел на встречного прохожего. Это оказался молодой офицер, лейтенант, который очень спешил.

– Осторожней! – сердито бросил он.

Гребер взглянул на него:

– Ладно, Людвиг. В другой раз буду осторожней.

Лейтенант остолбенел. Потом расплылся в широкой улыбке:

– Эрнст, ты!

Это был Людвиг Вельман.

– Что поделываешь? В отпуску? – спросил он.

– Да. А ты?

– Мой отпуск кончился. Как раз уезжаю. Потому и спешу.

– Ну и как?

– Серединка на половинку. Ты же знаешь! Но в следующий раз поступлю иначе. Никому слова не скажу и поеду куда угодно, только не домой!

– Почему?

Вельман скривился:

– Семья, Эрнст! Родители! Нельзя же так! Из-за них весь отпуск насмарку! Ты давно здесь?

– Четыре дня.

– Погоди! Сам увидишь!

Вельман попытался закурить. Ветер задул спичку. Гребер щелкнул зажигалкой. На мгновение огонек осветил узкое, энергичное лицо Вельмана.

– Они до сих пор считают нас детьми, – сказал он, выпустив дым. – Хочешь уйти на вечерок, сразу смотрят с укором. Ты словно обязан все время торчать при них. Для матери я все еще тринадцатилетний мальчишка. Первую половину отпуска она обливалась слезами оттого, что я приехал, а вторую – оттого, что мне снова надо уезжать. Что тут поделаешь?

– А твой отец? Он же еще в ту войну был солдатом?

– Успел забыть. По крайней мере, бульшую часть. Для старика я герой. Гордится моими побрякушками. Готов был повсюду со мной ходить. Трогательный старикан из стародавних времен. Они нас уже не понимают, Эрнст. Ты уж постарайся, чтоб тебя под колпак не взяли!

– Постараюсь, – сказал Гребер.

– Они хотят как лучше. Сплошь забота и любовь, но то-то и ужасно. Ты ничего не можешь с этим поделать. Сразу чувствуешь себя бессердечным преступником. – Вельман проводил взглядом девушку, светлые чулки которой виднелись в ветреной темноте. – И весь отпуск поэтому идет насмарку! Едва добился, чтобы не провожали меня на вокзал. Хотя и тут не уверен, вдруг все же заявятся! – Он рассмеялся. – Ты сразу действуй решительно, Эрнст! Хотя бы вечерами исчезай. Придумай что-нибудь! Курсы, например! Дела! Иначе будет, как со мной, не отпуск, а каникулы гимназиста!

– Думаю, со мной будет по-другому.

Вельман пожал Греберу руку:

– Надеюсь! Тогда тебе повезет больше, чем мне! В гимназии был уже?

– Нет.

– И не ходи. Я зашел. И очень зря. Тошниловка. Единственного порядочного учителя и того вышвырнули. Польмана, который преподавал у нас религию. Помнишь его?

– Конечно. Даже собираюсь проведать.

– Будь осторожен. Он в черном списке. Лучше наплюй на все это! Не стоит никуда возвращаться. Ну, бывай, Эрнст! Наша жизнь коротка и полна героизма, верно?

– Верно, Людвиг. Бесплатный харч, выезд за границу и похороны за госсчет.

– Да уж, красотища! Одному богу известно, когда мы теперь увидимся! – Вельман рассмеялся и исчез во мраке.

Гребер пошел дальше. Знать не зная, что делать. В городе кромешная тьма, как в могиле. Продолжать поиски невозможно, и он понял, что надо набраться терпения. Долгий вечер пугал его. Идти в казарму пока неохота, как и к немногочисленным здешним знакомым. Ему было невыносимо их смущенное сочувствие, и он знал, что они радовались, когда он уходил.

Он смотрел на изломанные крыши домов. А что он ожидал увидеть? Остров за фронтами? Родину, безопасность, приют, утешение? Пожалуй. Но острова надежды давным-давно беззвучно канули в монотонность бесцельной смерти, фронты были прорваны, и повсюду царила война. Повсюду, в головах и в сердцах тоже.

Проходя мимо кинотеатра, он зашел туда. В зале было не так темно, как на улице. Что ни говори, лучше сидеть здесь, чем бродить по черному городу или напиваться где-нибудь в пивной.

Кладбище было залито ярким солнцем. Гребер увидел, что в ворота попала бомба. Несколько крестов и гранитных надгробий разбросаны по дорожкам и чужим могилам. Плакучие ивы перевернуты, отчего корни казались сучьями, а ветки – длиннющими зелеными корнями. Увешанные водорослями диковинные растения, выброшенные из подземного моря. Кости мертвецов, попавших под бомбежку, большей частью собрали и сложили аккуратной кучкой, лишь мелкие осколки да обломки старых гнилых гробов висели в ивах. Никаких черепов.