Федор Левин - Из глубин памяти

Мне думается, что он загорался даже от крохотной искры.

На первых порах он очень помог нам в организации многотиражки. Первый фельетон Евлампия Проныркина был написан им. Потом он выпустил книжку о заводе.

Борис Савельевич Трахтер поддался моим уговорам и тоже написал книжку «Керченская проблема». Я был ее редактором, и мы сами ее издали и даже нашли для обложки толстую мелованную бумагу.

Я пробыл на заводе год, Живов сдержал свое слово, и я вернулся в Симферополь к семье.

Когда я уезжал, ко мне подошел знакомый рабочий и сказал:

— Федя, стань в бочку!

— Зачем? — недоумевал я.

— Придут прощаться, ноги тебе оттопчут.

Незадолго до войны, в 1939 году, я приехал в Керчь на отдых. Уже почти все изменилось. Завод, конечно, разросся еще больше, построили еще две или даже три домны, но люди работали новые, почти никого из прежних не осталось. Старик Хрони был уже директором бондарного завода. Многие уехали в Москву, на другие заводы: Трахтер, Савва Шевченко, Лотоцкий, Яблонская. Макс Кусильман стал журналистом.

После войны я снова побывал в Керчи, поехал на завод. Огромная площадка, на которой располагались здания его цехов, была похожа на поле битвы каких-то гигантов. Бугры и ямы, из-под земли виднелись остатки стен, конструкций. Автобус, грузно переваливаясь с боку на бок, шел по извилистой дороге, протоптанной машинами через то место, на котором стоял завод. Не дорога, а сплошные ухабы. Миновав ее, автобус выкатился на более ровный путь, ведший в Еникале, к парому, перевозившему поезда через пролив на Таманский берег. Потом я приехал на завод снова. Уже были построены вспомогательные цехи, но к строительству домен, кауперов, прокатного цеха и не приступали. Самоходные баржи везли мимо Керчи горячий агломерат через Азовское море к Жданову.

Осенью 1942 года поехал я в один из полков нашей армии. Полк был выдвинут далеко вперед и занимал круговую оборону. Следует напомнить, что на Карельском фронте война в тот период стала позиционной. Да и помимо того, этот фронт не походил на другие. На тысячах километров лесов, болот, озер, бездорожья ни мы, ни враг не могли создать сплошную линию фронта. Дивизии, бригады седлали немногочисленные дороги, ведущие от Кировской магистрали на запад, к границам Финляндии, к селам и поселкам. Дороги на Реболы, на Лехту, на Кестеньгу, на Ухту… На всем остальном пространстве действовали летом малые пешие отряды разведчиков и диверсантов со стрелковым вооружением и ротными минометами, а зимою лыжные группы.

Машина довезла меня до перекрестка. Здесь ожидал связной из полка. Он сидел на траве в тени под деревом, солнце стояло еще высоко, и лучи его жгли по-летнему. Два стреноженных коня паслись неподалеку. Он лихо вскочил на гнедого, я неловко и грузно взобрался на крупного дончака, серого в яблоках, и мы поехали лесной, виляющей между деревьями дорожкой. Ездок я был плохой, конь не очень слушался меня. Связной, по облику и повадкам казак, черноволосый, с усами и выбивающимся из-под пилотки чубчиком, пытался пускать меня вперед, а сам ехать немного сзади, но дончак то и дело сбавлял ход, а гнедой конек вырывался обогнать его.

— Вы небось городской, товарищ майор! — сказал казак.

— Конечно, — ответил я. — Третий раз на коня сажусь.

— Ничего, он смирный.

Так и ехали мы лесом часа два. Не встретилось нам ни души. Подувал легкий ветер, вершины бронзовых сосен слегка шумели, ниоткуда не доносилось ни одного выстрела. Наконец показались землянки, над ними курились синие дымки. Я сошел с коня, отдал повод связному и пошел к заместителю командира полка по политчасти. Капитана Досина я знавал раньше. Он встретил меня радушно. Как это всегда делалось на фронте, он предложил мне отдохнуть и поесть, от еды я не отказался, так как из политотдела армии выехал рано утром.

Уже темнело, когда Досин повел меня в соседнюю землянку представиться командиру полка. В землянке было совсем темно, командир — майор Насонов сердито выговаривал кому-то:

— Когда же исправите, когда свет дадите?

— Монтер работает, скоро, — отвечал этот кто-то. — Разрешите идти?

— Иди, иди. Да поскорее там! Денисов, зажги хоть коптилку.

Связной внес снарядный стакан, в котором слабо горел самодельный фитиль.

— Все равно ни черта не видно, — сказал Насонов.