Федор Левин - Из глубин памяти

Я ходил по заводу, знакомился, расспрашивал. В Керчи пошел на Митридат. Бухта вдавалась глубоко в сушу, в подкову бурой крымской земли, сожженной летним солнцем. Знаменитая фабрика Месаксуди пахла ароматными табаками. На консервную фабрику в мажарах везли помидоры. На Ленинской, бывшей Воронцовской, улице росли софоры, в маленьких магазинах шла то бойкая, то тихая торговля. Я ел пирожные известного всей Керчи кондитера Собакаря, пил бузу, зашел в кофейню, где рыбаки стучали костяшками домино.

Керчь была необычайна. В историко-археологическом музее на Митридате я прикоснулся душой к тысячелетней старине, услышал шаги и голоса сменявших друг друга и смешивающихся народов — скифов и киммерийцев, греков, итальянцев, татар. Но и теперь она была, как Одесса, как Мариуполь, Таганрог, пестрым портовым городом, где жили русские и украинцы, греки, татары, караимы, крымчаки, итальянцы, немцы, болгары, турки. На рынке я купил сладкий испанский лук, брынзу, вяленых рыбцов и алые небольшие удлиненные помидоры «сливки», действительно имеющие форму слив.

Журавлев приехал через неделю. Наш быт круто изменился. Нам предоставили квартиру, в которой прежде жил уехавший отсюда доктор. У каждого из нас появилась отдельная комната, нормально обставленная, кроме того, была общая комната. Журавлев нашел домашнюю работницу, она заботилась о нас, как о детях, готовила завтраки, обеды, ужины, стирала, убирала и в субботу чуть не силой, как бы мы ни устали, заставляла нас принять ванну. Мы знали только одно: работать, — тем более что моя семья осталась в Симферополе, а Журавлев был холост. Нам требовалось лишь аккуратно вносить в общий котел долю своей зарплаты. Немного позже в нашу компанию вошли инженер Любовь Викторовна Яблонская и зав. клубом металлистов Макс Кусильман, ставший затем комсомольским работником. Они приходили к нам обедать.

Нам также дали линейку и коня. Но все лучшие лошади уже были закреплены за разными начальниками, нам досталось хилое животное. Журавлев не мог с этим примириться. Он пошел к заведующему конюшней. Оказалось, что есть конь, превосходный конь, рысак Быстрый, орловской породы, в прошлом не раз бравший призы на бегах в Москве. Но ездить на нем никто не решается, он боится машин. Если навстречу попадается грузовик, Быстрый немедленно сворачивает в сторону и несет. Может и линейку разбить и седоков угробить. Журавлев, не раздумывая, сказал, что мы будем ездить на Быстром. И мы ездили. Нам дали молодого кучера, сильного парня. Быстрому сделали шоры. Если машина обгоняла нас, Быстрый нервничал, но терпел. Если шла навстречу, он кидался в сторону, но кучер сдерживал его, и, промчавшись сотню метров, рысак понемногу успокаивался. Часть пути от города к заводу проходила по гладкой степи. Завидев издали встречную машину, наш кучер попросту поворачивал коня и несколько минут ехал обратно, пока машина не обгонит, затем снова поворачивал Быстрого, и мы ехали своей дорогой.

Хуже было в городе, где на узкой улице не сразу повернешь, да и машина может появиться внезапно и слишком близко. Быстрый несколько раз носил нас, однажды шел прямо на насосную станцию и ударил бы в нее сослепу грудью, если б в последнюю секунду кучеру не удалось его отвернуть. Другой раз он понес перед мостом через речку Мелек-Чисме в самой Керчи, бросился грудью на перила и завис на них, но, к счастью, перила выдержали. Мы не сдавались. Зато какое удовольствие было ездить на нем. Силой он обладал неимоверной, нес тяжелую линейку с нами, как пушинку, имя свое оправдывал. Помню, как однажды, выехав из города на степной простор, мы увидели впереди, почти в километре, директорскую линейку. Разумеется, Трахтер ездил на одной из лучших лошадей заводской конюшни. «Обгоним?» — спросил Журавлев нашего кучера. «Обгоним», — ответил он, шевельнул вожжами, и Быстрый прибавил. Директорская линейка стала приближаться с каждой минутой. Мы догнали ее, обошли, и Журавлев, улыбаясь, помахал Трахтеру кепочкой. Все-таки мы были очень молоды. Зато потом оказалось, что еще прежде, чем нашей работой, мы завоевали известность и уважение тем, что стали ездить на Быстром. Никто, мол, не решался, а вот новые партработники решились и ездят.

Год, проведенный на заводе, один из интереснейших в моей отнюдь не бедной событиями жизни. Я встретился тогда и близко сошелся со множеством значительных и любопытных людей.

Надо отдать справедливость Журавлеву, он был даровит, энергичен, всюду поспевал. Будь у него достаточное образование, он стал бы крупным работником. Однако он сам не понимал, как необходимы ему серьезные знания, это было его бедой.