Федор Левин - Из глубин памяти

— Это невозможно, — сказал я.

Живов не обратил внимания на все мои доводы и рацеи. Он только сказал:

— Бюро обкома не агитпроп.

Я ушел к себе и сократил резолюцию вдвое. Живов не захотел даже смотреть ее. Я приходил к нему три раза и наконец положил перед ним резолюцию на полутора страницах. Он ее принял. Обдумав потом хладнокровно все случившееся, я понял, что получил хороший урок и что от сокращения дело выиграло. Я даже думаю, что одностраничная резолюция была бы еще лучше. Оценил я также по достоинству то спокойствие и выдержку, с какими Живов отнесся к моим горячим возражениям.

Вечером пришел я теперь к нему домой. Он жил в отдельной квартире, какие я видывал в детские годы, но от которых отвык за время гражданской войны: всем приходилось жить в одной-двух комнатах.

Дверь открыла пожилая домработница. Раздевшись в прихожей, я вошел в тихую большую столовую со старомодным буфетом. Вокруг обеденного стола, над которым свисала с потолка люстра, стояли массивные темные стулья с высокими спинками, в углу тикали напольные часы с маятником в деревянном футляре. Вышел Живов. Никто не мешал нашему разговору. Он уговаривал меня поехать на завод. Другим работником он намечал заведующего подотделом агитации агитпропа обкома Николая Сергеевича Журавлева. Он должен был стать секретарем заводского партколлектива, я — агитпропом.

Сознаюсь, ехать мне не хотелось. Моя жена училась на Крымском рабфаке, взять ее с собою я не мог. Она с маленьким сыном должна была остаться в Симферополе, предстояло жить на две семьи. Не радовала меня перспектива работать вместе с Журавлевым, у меня с ним уже было несколько небольших столкновений в агитпропе, где он недавно появился. Николай был, бесспорно, человеком энергичным, хватким, с дарованием организатора, с инициативой. Но знаний, культуры ему явно не хватало, кроме того, он был очень властен и не чужд демагогии. Я попросил денек на размышление. Живов обещал мне, что я буду послан на год и это будет записано в решении.

На другой день Журавлев, с которым Живов, очевидно, успел поговорить, стал убеждать меня поехать вместе. Он совсем переменился ко мне, был и ласков, и внимателен, и настойчив, ходил ко мне домой. Кончилось тем, что я согласился.

В Керчь я поехал первым. У Журавлева были какие-то свои дела в Ростове, и он отпросился туда на недельку. Меня временно поселили на «Колонке» в новом доме, в одной квартире с каким-то молодым инженером. Я занимал одну комнату, он — другую. До заводской проходной меньше десяти минут ходу. Кроме койки, стула, стола и моего чемодана, в комнате ничего не было.

Первые дни я посвятил ознакомлению о заводом, с людьми, с заводскими проблемами.

Я не ученый, не инженер, не историк, мое дальнейшее изложение, вероятно, не очень точно. Но оно близко к истине.

Запасы керченской руды огромны, практически неисчерпаемы. Но плавить из нее чугун не так просто. Она — пылеватая. Это значит, что нагнетаемый в домну кауперами горячий воздух выносит, выдувает значительную часть руды через колошники. Второе не удобное свойство руды — в ней есть фосфор, а присутствие его ухудшает сталь, выплавляемую заводом. Два этих недостатка до революции устранить не умели, из-за них Брянское общество металлургических заводов потерпело немалые убытки и продало завод, не вернув большой части своих затрат. Но и компания, купившая предприятие, не смогла его наладить. Она построила фабрику для изготовления брикетов из руды, которые и предполагалось загружать в печь, избегая выдувания. Но это не было радикальным решением проблемы. А вскоре началась первая мировая война, и дело вообще застопорилось.

К двадцать восьмому году доменное производство во всем мире добилось новых успехов, и техника его усовершенствовалась. Стало известно, что в США подобные керченской пылеватые руды предварительно агломерируются, «спекаются» на агломерационных фабриках. Устройство для спекания носило название «лента Дуайена», очевидно по фамилии инженера-изобретателя. Был поставлен вопрос о приобретении такой фабрики для керченского завода. Для удаления — «выжиганния» — фосфора на заводе еще до революции был построен огромный «томасовский» цех. При томасовском процессе сталь из фосфористого чугуна выплавляется в огромных грушевидных конверторах, а отходы, так называемый томасшлак, являются хорошим удобрением для полей.

Назначенный новый главный инженер завода Владимир Иванович Гулыга выдвинул свое особое решение задачи. Ссылаясь на статью, опубликованную в каком-то зарубежном журнале, он заявил, что нет нужды строить агломерационную фабрику. Нужно несколько изменить форму домны, сделать несколько выше ее середины «заплечики», нечто вроде внутренних ниш. Благодаря этому якобы загружаемая в печь руда, еще не успевшая начать плавиться и несомая потоком воздуха, нагнетаемого в печь, будет ударяться в эти «заплечики», отражаться от них, рассеиваться внутри печи и не будет выдуваться через колошники. Он разработал проект печи с «заплечиками», и ее строили по его предложению. Забегая вперед, скажу, что проект В. И. Гулыги себя не оправдал. Когда домна была задута, выдувание руды оказалось столь большим, что заводская территория и крыши окружающих домну цехов были усыпаны красноватой рудной пылью, и она продолжала оседать на землю. А между тем постройка агломерационной фабрики была отложена, а старая брикетная фабрика попросту доломана еще до задувки домны. Пришлось смешивать керченскую руду с привозной криворожской кусковатой рудой, и это, конечно, удорожало чугун и вообще усложняло всю деятельность завода. Добавлю, что впоследствии агломерационная фабрика была построена и работа доменных печей наладилась (к началу войны с гитлеровской Германией их было уже несколько). Сейчас Камыш-Бурунский комбинат в больших количествах возит горячий агломерат на металлургический завод в г. Жданове (бывш. Мариуполь) в специально оборудованных самоходных баржах.