Федор Левин - Из глубин памяти

М. ГОРЬКИЙ

А. ЛУНАЧАРСКИЙ

В. МАЯКОВСКИЙ

Э. БАГРИЦКИЙ

Ю. ОЛЕША

И. БАБЕЛЬ

Б. ПАСТЕРНАК

Н. АСЕЕВ

А. ПЛАТОНОВ

Ю. ТЫНЯНОВ

С. СЕРГЕЕВ-ЦЕНСКИЙ

А. ТЕЛЕШОВ

В. ГИЛЯРОВСКИЙ

Ф. ШАЛЯПИН

А. ТОЛСТОЙ

И. ЭРЕНБУРГ

А. ДОВЖЕНКО

И. АНДРОНИКОВ

В. ФАВОРСКИЙ

Она уже хотела ехать дальше, но спохватилась, вынула откуда-то мешочек с печеньем и насыпала мне побольше в подставленные руки. И уехала.

Отойдя немного, мы сели и съели печенье и пошли дальше.

Уже под самым Нижнедевицком навстречу нам попалось трое казаков верхом, четвертый ехал на подводе. Впереди на хорошем коне был есаул. Он подъехал вплотную, вгляделся в меня.

— Жид? Комиссар? Куда ведете?

Юрченко ответил.

— Незачем вести. Я его здесь кончу.

Он выхватил шашку, она блеснула над моей головой, я опустил глаза.

— Нельзя, ваше благородие. Я за него отвечаю, приказано доставить.

И Юрченко поднял над моей головой обеими руками свою винтовку, держа ее поперек, как при защите от кавалерийской атаки.

Есаул вдвинул шашку в ножны и вытащил из кобуры наган.

— Все равно застрелю.

Юрченко тотчас же направил на него дуло винтовки.

— Вы его, я — вас. Что же мне, под суд идти? Важный арестант, комиссар. Смотрите, какой пакет при ем.

И он, увидев, что есаул прячет наган в кобуру, вытащил и показал пакет — толстый, с сургучными печатями, тот самый, в котором был мой дневник и мои скудные документы.

Есаул исходил яростью.

— Избить его ты мне не помешаешь.

Он рванул с меня одеяло.

— Пригодится под седло положить.

И сверху, с коня, стал полосовать меня нагайкой по едва прикрытым рваной косовороткой плечам, по спине, по голове. А я был и без шапки, только волосы у меня были густые, как мех, я сильно оброс за последние недели. В конце нагайки, наверно, зашита была пуля. На меня сыпались бешеные обжигающие удары, там, где попадал конец нагайки, мгновенно вспухала шишка.

Последний удар прошелся по голове и лицу, по верхней губе наискось протянулась багровая полоса.

И казаки уехали. Мы пошли дальше.

Немного погодя наступила нервная реакция. Меня трясла такая дрожь, что я не мог идти. Горели кровоподтеки от ударов. Я дрожал и от холода.

Мы сели на холмике возле шляха. Юрченко был мрачен и раздосадован.

— Не говори, что жид, — сказал он мне, — ты на армяшку похож, говори, армянин.

Я глядел на него, переполненный благодарностью. Если б не он, не его защита, уже лежал бы я порубленный или застреленный на этом Старо-Оскольском шляхе, не дожил бы одного дня до восемнадцати лет. Было как раз 17 октября по новому стилю.

Я немного успокоился, мы пошли дальше. Вот уже и городская улица. Мы проходили мимо детского приюта. Я частенько бывал там, не помню уж, как это получилось, рассказывал детям сказки. Несколько мальчиков и девочек постарше высыпали из дома, увидев нас через окно. Они смотрели на меня с ужасом.