Федор Левин - Из глубин памяти

В Нижнедевицке существовала маленькая частная типография. В ней печатались афиши, объявления, бланки для местных учреждений, ведомости, приказы и т. п. Имелся запас бумаги, большей частью цветной.

Печатный станок простейшей конструкции приходилось крутить вручную.

Газету мы назвали «Красный коммунар» (как будто бывают какие-то иные коммунары), бодро написали подзаголовок: орган Нижнедевицкого уездного бюро РКСМ, затем составили первый номер. Вероятно, в архивах, может быть, в библиотечных хранилищах найдутся экземпляры нашей газеты, почти целиком нами самими написанной. Тут были и передовицы, и статьи, и материалы уездных учреждений, распоряжения и приказы, которые мы у них собрали, и хроника. Первый номер вышел в феврале. Мы успели выпустить два или три номера, но тут нас вызвал к себе председатель уездного комитета партии Тимофей Петрович Золотухин.

— Все это хорошо, товарищи, — сказал он, — но газета будет не только комсомольская, а и укома партии. Материалы приносите мне и, прежде чем печатать, показывайте. (Замечу в скобках, что вскоре газета стала уже и органом уисполкома.)

Он сам написал для газеты несколько передовых, куда более конкретных и деловых, чем это получалось у нас, потому что мы все же были слишком юны и не очень ясно представляли обстановку в городе и уезде и очередные вопросы их жизни. Золотухин же твердо стоял на земле, к нему сходились все нити уезда, и он хорошо знал, что надо делать. В сущности, он был немногим старше нас, года на четыре. Но в то время такая разница делала его много взрослее и опытнее. Он уже успел повоевать как участник мировой войны, в партию вступил в 1917 году. Учился он, конечно, немного, как говорится, на медные деньги, но нехватку знаний искупали незаурядный природный ум, твердость воли, жизненный опыт. В городе были партийцы куда более образованные, но на пост председателя уездной и городской парторганизаций лучшего человека тогда было и не придумать. Работал Золотухин так, как только и работали в то время, урывая лишь несколько часов на сон и еду.

Мы, комсомольцы, тоже все свое время проводили в работе. Встав поутру, шли в свой клуб, держались вместе, без конца говорили о том, что и как надо делать, решали и делали.

Вскоре у нас появился новый паренек — Павлуша Михновский, который как-то сразу вошел в нашу работу, в наше уездное бюро. Перед этим мы с Азаровым на подводе съездили за шестьдесят километров в Воронеж, побывали в губкоме, там нашу организацию официально утвердили, и вскоре мы получили комсомольские билеты. С нами разговаривал тогдашний руководитель воронежских комсомольцев Коган, небольшого роста черноволосый парень с умнейшими глазами; он очень толково объяснял, что нам надо делать и как собирать вокруг себя молодежь.

Вернувшись в Нижнедевицк, я весь отдался газете, писал для нее все, что требовалось, включая даже стихи.

Из событий того времени мне как-то особенно запомнилась смерть одной нашей девушки. В наш клуб стала приходить младшая сестра Раисы Ишковой, девушка лет шестнадцати, светловолосая, с толстой длинной косой, прелестным и нежным лицом. Имени ее я теперь, почти через полвека, не могу припомнить. Она больше слушала, смотрела, как бы знакомилась с новым миром, ей открывавшимся. Мы не были в нее влюблены, а просто она нам нравилась. Приходила скромная, молчаливая девушка, почти подросток, чистенькая, умытая, ухоженная, как бывает в хороших семьях, где мать отдает всю себя детям.

Несколько дней она не приходила. Мы не успели хватиться, обеспокоиться. И вдруг нам сказали: «Ишкова умерла».

Она заболела дифтеритом. Болезнь быстро ее задушила.

Хоронила девушку вся наша небольшая организация, но пришло, конечно, много знакомых и родственников ее семьи. Я шел и думал о том, что мы не успели при жизни сказать ей все то доброе и хорошее, что чувствовали к ней. Надо торопиться высказать человеку, что он нам нравится, что мы его любим. А то ведь можно и опоздать.

Вечерами мы часто собирались у Насти Шабалиной. Она была учительницей, немного старше нас. Знакомый кучугуровский крестьянин сказал мне о ней: «А, знаю, воробьиные ножки!» Ножки в самом деле у нее были тоненькие. Приходили я и Азаров. Мы оба, насколько понимаю, были в нее влюблены. Приходил художник Комаров, писавший декорации для местного летнего театра, серьезный мужчина, по сравнению с которым мы оказывались мальчишками. Мы сидели в полутьме, при тусклой керосиновой лампочке, я читал на память стихи Блока, Брюсова. Незадолго до того мне досталась книжка Брюсова «Опыты», в которой он собрал свои стихи, написанные в непривычных размерах, с гипердактилическими рифмами, с внутренними рифмами и тому подобное. Среди них запомнилось мне стихотворение «Буря с берега», написанное пеоном третьим: «Итак, это сон, моя маленькая…», ионический диметр «Приходит — страстно мечта стонет», «Близ медлительного Нила» и другие. Я читал и перечитывал их на все лады.