Мартин Хайдеггер - О поэтах и поэзии - Гёльдерлин. Рильке. Тракль

Во мраке гнездятся орлы,

И горных пастбищ сыны

Шагают бесстрашно по хрупким

Мостам над провалами бездн.

Вокруг же нас, вкруговую –

Вершины времен, и влюблённым судьба –

Обессиленным жить

На соседних вершинах,

Меж которыми нету пути,

Так дай нам невинной воды,

Дай крылья

Взлететь по ту сторону

Очевиднейших смыслов,

Чтобы уйти и вернуться.

Так говорил я, когда меня похищал

И быстрее, чем мог я представить,

И в такую из далей, о которой

Не мог и помыслить, из дома дух-гений.

И шел я в полумраке рассветном

Сквозь тенистый брезжащий лес

И слушал жалобы ручьев,

Тоскующих по родине моей;

Совсем не узнавал я местности вокруг;

И вдруг, сияя свежим блеском,

Таинственная,

В дымке золотой

Стремительно открылась

В ритмах солнца,

Благоухая тысячью вершин,

В цветеньи – Азия, и, ослепленный,

Искал я что-нибудь, что б было мне знакомо,

Так непривычен был ущельям я широким,

Что устремлялись вниз от Тмола

Туда, где Пактол золотом сиял,

Где Таурус стоит и Мессогис,

Пожар тишайший мне напоминал

Цветами полный сад,

И в этом свете

Цветком на высоте

Был серебристый снег;

И спутник вечной жизни, плющ,

Прильнувши к неприступным стенам, рос;

Высоко взметнулись,

Колоннами живыми

Лавровых деревьев, кедров величавых,

Божественные празднества дворцов.

Но возле самых в Азию ворот

Рокочут, устремляясь во все страны,

В неведомость пространств морских

Проспекты, не дающие теней,

Но шкиперу известны острова.

И вот, когда услышал я,

Что к нам ближайший –

Патмос,

То возжелал,

Чтобы к нему свернули мы,

Войдя в один из сумеречных гротов.

Ведь Патмос – то не Кипр,

Что так богат водою ключевой,

Или иной какой из островов,

Отнюдь не в роскоши бытует Патмос,

Хотя и рад гостям

В своих селеньях бедных,

И если, претерпев крушенье в море,

Иль родину оплакивая

Или друга,

Скорбит здесь чужеземец,

Внимают с состраданьем –

И Патмос, и его родные дети,

Все голоса его прекрасных рощ,

И там, где осыпается песок и лютнею поющей опадают

Слои пропаханной земли,

Все слушают его, с любовью отзываясь

На исповедь. Так когда-то здесь

Заботой окружали возлюбленного Богом

Того пророка, что в юности блаженной

Бродил здесь неразлучно

С Всевышнего любимым сыном, ибо

Любил же громовержец простоту

Апостола, и взгляд внимательный

Всенепременно заметил бы лик Божий,

Ведь в таинстве, когда вдруг претворялось вино домашнее,

Сидели они вместе в час общей трапезы;

И душой великою, в тихом предчувствии,

Смерть возвестил свою Господь и последнюю любовь,

Ибо всегда было недостаточно слов,

Говоримых им тогда о добре,

Чтобы развеять грусть,

Ибо он видел всю злобу мира.

Но всё во благо. И затем он умер. Многое

Можно было бы сказывать о том.

И о том, как уже в конце они увидели,

Сколь победительно он посмотрел на них,

Друзей того, кто радостнее всех,

Но горе поселилось в них, поскольку наступал закат,

Недоуменье наполняло их, ибо хотя великая решимость

Была в их душах, но они любили

Солнце жизни и не хотели расставаться

Ни с ликом Господа, ни с родиной своей.

То в них сидело как огонь в железе,

И тень любви шла в стороне от них.

И потому послал друзьям он Дух,

И, вероятно, дом их сотрясало, и божьи грозы

Раскатывались, грохоча до горизонта,

Над головами, полными предчувствий;

Погружены в задумчивость, в круг тесный

Сошлись герои смерти наконец,

Ведь он сейчас, прощаясь с ними,

Явился им еще раз.

И вот потух день солнца,

Царственный; божественно страдая,

Разбил себя сам скипетр, непреклонно

Лучи струящий,

Ибо он вернуться должен

Во время о́но. Позднее превратится в благо

Творенье человеков, что ныне искажено неверностью,

Превратится в радость в любящей ночи,

Храня в доверчивых, внимательных глазах

Всю бездну мудрости. Но продолжают зеленеть

В глубинах горных образы живые,

И все же жутко видеть, как повсюду

Живущих Бог рассеивает вечно.

И вот уже оставлен лик друзей,

И вдаль сквозь перевалы гор ушел один он,

Туда, где, дважды узнан, был одноголосен

Небесный дух; и не пророчеством то было,

Но в волосы вцепилось вестью сущей,

Когда, спеша далёко, Господь к ним обернулся

И заклинал их, остановясь,

Чтоб словно цепью золотой себя связали