Юрий Антропов - Ивановский кряж

— Ни от кого нету, — с насмешливой снисходительностью глядя на мужа, сказала Аня. — И быть пока что не должно.

— Не должно, не должно! — вскинулся Иван Игнатьевич. — Все-то ты знаешь… Петро не заглядывал?

— Чего он в такую рань явится? — Аня не могла взять в толк, что происходит с Иваном Игнатьевичем.

— Дай мне белую рубашку и галстук.

Она не двинулась с места.

— Самому мне, что ли, рыться в вашем комоде?

Старенький комод с бельем стоял в Наташкиной боковушке, в «девичьей», и Иван Игнатьевич туда не заглядывал.

— А куда это ты собрался-то?

— Куда-куда… На кудыкину гору.

Опередив Ивана Игнатьевича, Аня загремела ящиком комода. Лучше уж дать ему белую рубашку, а то перероет все, задаст ей лишнюю работу. Только вот стираная ли она, рубашка-то… С прошлого раза, когда он надевал ее в день своего рождения, рубашка не попадалась Ане на глаза. Как загваздал ее за столом, так и лежит где-нибудь скомканная. Это он умел — тайком засунуть рубашку подальше, чтобы жена не ворчала на него, что опять целый пакет порошка извела на стирку и все казанки стерла, пока добыла ее от грязи.

Рубашка, на удивление, оказалась чистой и даже отутюженной. Наверно, успела расстараться Наташка, папина доча.

— На, пачкай. Жена у тебя казенная, выстирает…

— И галстук давай.

— Я не знаю, где он у тебя. Куда клал, там и бери. — Аня выдвинула нижний ящик комода. Где его теперь искать, этот галстук? Когда он его последний раз надевал?

Иван Игнатьевич взял рубашку, стал снимать с себя старую, повседневную.

— Ты, может, скажешь все-таки, куда это навостряешься? Праздника вроде бы нету никакого.

И тут Аню охватило нехорошее предчувствие. Что-то стряслось, мелькнула у нее мысль, раз в будний день Иван засобирался куда-то, требуя галстук. «Уж не повестку ли какую должны ему прислать?! — испугалась она, замирая у раскрытого комода.

— Ваня, ты скажешь мне или нет?!

Он только мельком и глянул на нее.

— Если галстук не можешь найти — так и скажи. И нечего тут кричать.

Аня подошла к мужу со спины, грубовато поправила воротничок. Он повел было шеей: мол, не лезь, сам управлюсь. Тогда она, расстегнув резинку галстука, сзади же перекинула его на грудь Ивана Игнатьевича и, держа свою руку у него на плече, у непробритой колкой щеки — с утра-то, может, и выбрил, а к вечеру уже и защетинилась, — другой рукой потянулась со спины к подбородку, ловя свободный конец резинки от галстука.

Иван Игнатьевич послушно замер. Хоть и редко она помогала ему надевать галстук, а все же привычка, видимо, выработалась и теперь дала себя знать. Всегда со спины и подходила она на его зов — то ли потому, что так ей было удобнее, то ли потому, что стеснялась вставать лицом к лицу, почти вплотную, и вроде как обнимать его, обхватывая руками шею. Они и в молодости-то не миловались подобным образом, средь бела дня чтобы. Как-то незаметно привыкли к суховатой взаимной сдержанности, не до ласки было, все работа да забота, и долгое время жили в одной комнатке, всегда на виду у детей, а уж потом, когда жизнь стала полегче, оказалось, что они успели состариться. Да, состарились, что там ни говори. Но то чтобы совсем старики, как Анины мать с отцом, но все же успели набрать столько усталости, что даже самого Ивана Игнатьевича, на что уж он был шебутной да заводной, не часто хватало теперь на простую-то шутку.

Покорно притихнув под Аниными руками, Иван Игнатьевич сказал, как покаялся:

— Вымпел седни будут вручать плавилке. Вот я и хочу сходить во Дворец.

— А какое письмо искал? — вполне уже удовлетворенная этим тоном мужа, спросила Аня.

— Да не письмо. Конвертик заводской. Ну со штампом поверху. В них разные деловые бумаги рассылают.

— А какую тебе еще бумагу надо?

— Не бумагу. Приглашение. — Он отошел от нее и, глядясь в отражение буфетного стекла, пригладил волосы ладонью. — Помнишь, когда юбилейные значки в честь двадцатилетия комбината давали ветеранам, так в конвертах посылали приглашение? Тоже во Дворце культуры дело было. Или в прошлом году, — еще ближе вспомнил он, — когда на тридцатилетие Победы награждали, тоже приглашали через почту.

Иван Игнатьевич примолк на минуту, оживляя в памяти тот момент, когда их, ветеранов труда и войны, поздравляли с трибуны, а потом и подарки вручали. Ему достались карманные часы. Хорошие часы, за двадцать два рубля. Такие были в ходу в дни его молодости. Это-то и было приятно, прямо как знали, что ему подарить. Часы он берег и носил в нагрудном кармане пиджака. Чуть не забыл сейчас отцепить их и переложить в выходной костюм. Попутно подышал на юбилейные значки — за десять лет работы на комбинате и за двадцать. Шоркнул их рукавом — для блеска. А юбилейную медаль с изображением Ленина, которую давали в честь столетия со дня рождения Ильича, протер мягкой тряпочкой. Могла быть на пиджаке и еще одна медаль, которую в прошлом, юбилейном году решили давать ветеранам труда — «За победу в Великой Отечественной войне», — но Ивану Игнатьевичу еще не вручили ее, не дошла очередь.