Юрий Антропов - Ивановский кряж

— Да помню я тебя, — сознался Иван Игнатьевич. — С тех пор и помню. Сразу как-то запомнил. Может, по шраму. Ты, правда, быстрее меня к плавильщикам прибился. А я еще год или больше грузчиком был. Руду разгружал.

— А после плавилки куда тебя кинули? Сразу на чуни?

— Да нет. Перевели сначала в первый электролитный, на корольковую печь поставили. Тоже вроде как металлург. И стаж там шел по вредному производству.

— Это корольки плавить?

— Да. Дросс. Отходы от электролиза цинка. И дендрит добавком, осколки катодного цинка. Все это вместе в корольковую печь засыпали. Небольшая такая печурка. Вроде деревенской. А у меня только-только конфликт наметился со сменщиком, как взрыв произошел.

— Какой взрыв? — оживился Агейкин.

— Да корольковая печь на воздух чуть не взлетела. Не доглядел я… — виновато признался Иван Игнатьевич. — Мокрый дендрит засыпал. А мокрый никак нельзя. Вот и рвануло. Я только это к дверце подошел с кочергой, чтобы на плавку глянуть, а оттуда ка-ак жахнет. Дверцу вырвало. И жидким цинком всю стену обляпало. Не дай бог, если бы я встал на пути… — Иван Игнатьевич махнул рукой: мол, поминай как звали. — Ну, начальство переполошилось, конечно. Быстренько перевели меня в анодное отделение. Свинцовые аноды лить из старых, дырявых.

— Конфликт-то какой намечался? Со сменщиком-то?

— А! Да он, видишь ли, испереязви его, сменщик-то, сырья вдвое больше нормы сыпал. Тоннаж гнал. А выход чистого цинка его не интересовал. Нам за тоннаж в основном-то платили, чтобы дроссовый склад быстрее очистить. Показатели такие по соцсоревнованию были, так что удивляться не приходится. Вот начальник цеха его и поддержал. Ну а в анодном отделении что? Тихо, мирно. Девять месяцев я работал как литейщик свинцовых анодов, а записали в трудовую — рабочий пятого разряда… — Иван Игнатьевич помедлил, пытаясь угадать по лицу Агейкина, понял ли он, в чем тут секрет, и, словно убедившись, что до него не дошло, пояснил: — Это ж на пенсии потом скажется! Мне в собесе объяснили. То — литейщик, а то — простой рабочий. Рабочий может быть только второго или третьего разряда, а пятого — это уже специалист. Беги, доказывай им теперь. Теперь всего не исправишь. За эти годы мою трудовую книжку так разрисовали, что я и сам не узнаю ее. Ни одна комиссия, как говорится, не установит, по какой сетке списывать меня на пенсию. Куда меня не кидали! Больше года лудил свинцом медные контакты, потом стоял на обрезке свинцовых анодов на гальванических ножницах. На замене змеевиков в электролизных ваннах трудился, тоже не плевое дело. А какую сетку, думаешь, запишут? В конце концов бросили в подсобную бригаду — заставили обувь ремонтировать. Дожил, называется…

— Так ведь чуни тоже нужны! Мне вот, например, хотя я и не катодчик, не под током работаю, а тоже без них никак нельзя.

— Без чуней?

— Ну. — Агейкин потопал о цементный пол своими казенными валенками. — Их же нигде не купишь. Галоши — это не то, они мелкие, тяжелые. В иной день мороз как приотпустит, как расквасится снег на дороге, как развезет все, как понатаскают сюда на ногах слякоти…

Иван Игнатьевич на минуту задумался. В нем явно шло какое-то борение. Так и не приняв определенного решения, что именно ответить на этот намек Агейкина, он сказал как ни в чем не бывало:

— А с клеем так прямо беда была! Никакой фабричный не держал резину. Чтобы как следует. Намертво. Чтобы не переклеивать десять раз. Что тут будешь делать? — он почесал под шапкой, все еще думая, как видно, о последних словах Агейкина. — Пошел я как-то на толкучку. Я по воскресеньям почти всегда туда езжу. Это ж рядом с вокзалом. А там у меня тесть с тещей живут. В своем доме. Ну, хожу по рядам, приглядываюсь, прислушиваюсь. Исключительно интересно! Иногда смотришь — сидит человек с разной ерундой, самодельные спиральки продает… Кому они теперь нужны? У всех газ. Да и в хозмаге этих спиралек навалом. Вот во время войны или в послевоенные годы — это да! Это дефицит. Тогда все было дефицитом. Ржавых гвоздей — и то негде было взять. Я тут и подумал, когда человека со спиральками-то увидел… — Иван Игнатьевич притих на мгновение, ушел в себя, как бы заново постигая ту свою мысль, которая внезапно пришла тогда к нему. — Ну, думаю, живет этот чудной человек в своем времени. Не в нынешнем. Оно для него, время-то, остановилось тридцать лет назад. Ниче он вокруг не замечает. Только одни спиральки и видит. И ведь, поди, немало еще таких людей…

— А чуни не продают? — спросил Агейкин.