Авраам Иегошуа - Поздний развод

– Тогда, быть может, сразу после седера, прямо на празднике?

– Можно попробовать.

Молчание. Внезапно я поняла, что могу никогда его больше не увидеть, что, вероятнее всего, он снова исчезнет, и, возможно, уже навсегда.

– Может быть, и я все-таки приду завтра?

Он посмотрел на Аси.

– Нет. Не получится, – сказал Аси непреклонно. – Никаких «завтра». Завтра там будет полно народу. Ей с этим тогда не справиться.

– Но я все равно хочу ее увидеть.

– Нет. Завтра это невозможно.

Мы продолжаем сражение над головой его отца.

– Ну а что я тогда скажу своим родителям? Они будут ужасно разочарованы.

Я мужественно сражалась за их честь.

– Папа позвонит твоим завтра, чтобы попрощаться. Извинится и все объяснит.

Внезапно я почувствовала себя ужасно одинокой. Аси подло ведет себя, отбрасывая меня в сторону. Таков он – всегда делает только то, что считает нужным. Его отец сидит погруженный в свои мысли и курит. Между двумя затяжками он говорит:

– Я и в самом деле хотел бы встретиться с ними, но никак не соображу, как это сделать. Эта поездка проходит в такой суматохе… время летит с такой скоростью… Конечно, я позвоню им. Это хорошая мысль. И я скажу им, что в мой следующий приезд… потому что я снова приеду на будущий год с Конни… да, конечно, я им позвоню. Кто-то говорил мне, что они очень религиозны. Где они живут? В районе Геула? Входят ли они в число приверженцев какого-нибудь хасидского рабби? Ты не знаешь? Как интересно! Глядя на тебя, никто бы не подумал… В тебе нет никакого следа… Как же они могли тебе позволить? Может быть, ты сама утратила веру? Я полагаю…

Аси напряженно смотрит на меня.

– Аси не любит Бога. Вот и все. Очень просто. Как если кто-то не переносит запаха какой-нибудь еды и не хочет, чтобы кто-то готовил ее дома.

Его отец улыбается и кивает. «Это дело вкуса». Но время от времени, когда я одна, я покупаю эту еду и тайком ем ее, а потом полощу рот и долго мою руки, так чтобы он ничего не заподозрил. Да, я утратила веру, но иногда меня охватывает страх…

В глазах Аси сверкает радость. Ему все это кажется очень забавным.

– Ну а кроме этого, мы дома заботимся о кошерности… и тарелки, и кастрюли, и праздничное серебро… все содержим, как велит Тора, так чтобы мои родители могли есть с нами вместе, чего, надо признать, они никогда не делают.

– В этом году время от времени я начал заглядывать в синагогу, – говорит мой свекор.

– Я так и думал, что рано или поздно ты докатишься до этого, – Аси говорит это, не переставая глядеть на меня.

Его отец багровеет и неуклюже начинает объяснять:

– Исключительно как сторонний наблюдатель. Как обыкновенный зритель, пытающийся разобраться социологически в заблуждениях еврейской истории. Кроме того, в синагоге имеется превосходный хор. Разумеется, не ультраортодоксальный. Тебе стоило бы хоть раз услышать их великолепное пение. В высшей степени профессиональное. – Он напевает:

Внезапно в воздухе повисает ощущение какой-то неловкости. Аси неприязненно смотрит на нас обоих. Я собираю грязные тарелки и переношу их в раковину, намыливаю, а затем смываю струей воды. Аси и его отец сидят за столом и курят, не произнося ни слова.

Итак, что у нас в итоге? Мать семейства, находящаяся в сумасшедшем доме… мои смертельно обиженные родители. Это – проза жизни. Но есть нечто, и это нечто волнует меня сейчас более всего остального. Это моя проза. Моя героиня. Она брошена мной в решающую минуту. Она ждет меня. В каком виде я оставила ее? На выходе из супермаркета с ребенком в руках. Сумерки. Мне надо бы ее приодеть. Во что – в юбку или брюки? Конечно в брюки – из мягкого вельвета.

Покупатели, выходящие наружу, случайные прохожие непрерывно туда-сюда толкают ее. Слабее, сильнее. Таким образом она вскоре оказывается у лестничной площадки, рядом со шваброй… Да, я вижу это совершенно отчетливо. Здесь же – покрытая пылью старая детская коляска. Она укладывает в нее ребенка и начинает толкать перед собой. У нее должно быть имя (как же без него), оно должно быть простым, незамысловатым, никакого модерна. Тут же она сталкивается с соседкой. Обычный банальный разговор – лучшее средство, чтобы скрыть преступление. Вообще-то она ведет себя безрассудно, словно ее толкает в спину ветер безумия. Она поправляет подушки, сооружает из них нечто вроде стенки и устраивает ребенка поудобней. И малыш затихает. Затем первый приступ плача, хотя до этого он вел себя очень тихо. Может быть, ребенок просто голоден. Сколько ему? Она делает его чуть-чуть младше. Месяца четыре? Ему нужно дать молока. Она отправляется искать его. Молоко должно быть в любой лавке – маколете. Сколько молока нужно купить? Она движется вниз по улице. В ближнем маколете молока нет, теперь ей надо найти другой, работающий круглые сутки. Куда еще заведет ее это предприятие? В крайнем случае, решает она, ребенка можно вернуть обратно. Но зачем было начинать все это? И что это было – чисто внутреннее решение, необъяснимое движение души?