Эрин Стюарт - Шрамы как крылья

Спустя четыре месяца

после пожара

я хожу

на своих двоих.

Я распрощалась

с медсестрами, морфием, пиканьем аппаратуры, криками, инфекциями, переливаниями крови, Палачом Терри, операциями, бинтами, катетерами, воздушными шариками, посетителями, Линдой и ее пытками, пролежнями, утками, столовой, желе, пронзительным сигналом экстренной реанимации, больничной одеждой, вазелином, музыкальным сопровождением процедур, швами, послеоперационными капельницами, сепсисом, ампутациями, обработкой ран, водолечением, врачебными обходами, белыми халатами, болью…

до свидания

sayonara

auf Wiedersehen

adios

Я иду

домой.

Несколько дней спустя, когда отеки по большей части спали, Кора высаживает меня у школы. У бордюра, как всегда, ждет Пайпер. Но на этот раз она стоит. Не совсем самостоятельно – держится за что-то типа ходунков, а ее ноги до самых пяток закованы в какие-то пластиковые скобы.

Ее подстриженные волосы развеваются на ветру. Вдалеке, у гор сереет огромная снежная туча.

– Работаю над тем, чтобы устроить тебе стоячую овацию, – заявляет она.

Я неловко обнимаю Пайпер – мешают ходунки.

– Невероятно! Ты больше не пользуешься креслом?

– Моя старая добрая тележка стоит в кабинете. Так, на всякий случай. Но это лишь начало. – Пайпер тяжело наваливается на ходунки, словно уже устала. – К тому же не могла ведь я допустить, чтобы все успехи реабилитации достались тебе? Кстати, дай-ка посмотреть на новую улучшенную тебя. – Она жестом просит меня подойти ближе.

Я наклоняюсь, и Пайпер разглядывает мое лицо, задумчиво постукивая пальцами по подбородку.

– Отличную работу проделал Доктор-Холодные-Пальцы.

– Правда? Думаешь, остальные заметят?

– Под «остальными» ты имеешь в виду Асада? – вздернув бровь, интересуется Пайпер.

– Под остальными я имею в виду всех вообще.

– Думаю, «остальные», – Пайпер пальцами изображает кавычки, – не имеют значения. Ты делала эту операцию ради себя.

– Так и есть. – Я придерживаю для нее дверь. – И результат мне нравится.

– Значит, все прошло успешно!

Когда в кабинет естествознания входит Асад, я притворяюсь, что читаю учебник. Глупо, ведь только в фильмах бывают такие умилительные моменты: девушка поднимает взгляд от книги, и парень впервые замечает ее красивые глаза, или скромная заучка распускает волосы, и парень понимает, что она крутая красотка.

Вряд ли Асад вдруг поцелует меня прямо здесь, рядом с мучными червями, но, мне кажется, сегодняшний день может стать началом чего-то большего. Новые глаза. Новая я.

– Она вернулась, – возвещает Асад, стукнув кулаком по моему столу.

Я поднимаю взгляд. Асад изображает удивление и улыбается, на щеках появляются ямочки.

– Эй, это все еще ты!

Я смеюсь.

– Перед анестезией я четко сказала им: «Сделайте меня похожей на Бейонсе». А когда очнулась, то слегка разозлилась – я и близко не стала такой же фигуристой.

Прищелкнув языком, Асад качает головой.

– Ох уж эти современные врачи. Ничего не умеют.

– Кстати, спасибо за открытку.

– Меньшее, что я мог сделать. Не представляю, как ты решилась на это. Я бы рехнулся, если б мои глаза зашили.

– Было жутко. Но есть то, что делать необходимо, верно?

Асад кивает.

– Ага, красота требует жертв.

Его слова повисают в воздухе.

Асад поднимает крышку инкубатора с червями.

– Пока ты подвергалась изменениям, наши малыши тоже трансформировались. – Внутри вместо червей ползают три белых жука. – И это еще не все. У меня тоже было прозрение. После нашего разговора о храбрости «я осознал, что упустил свой шанс».

– Это из «Гамильтона».

– Да-да, ты знаешь все песни. Но я сейчас о том, что решил покончить с собственной трусостью, и вдохновила меня ты. Спасибо за это.

Я издаю разочарованный стон, и Асад поднимает руки, словно я полицейский и собираюсь арестовать его за распространение наркотиков.

– Знаю, знаю, ты ненавидишь это слово, но это правда. Ты будешь гордиться мной, ведь на следующий год я больше не буду осветителем, а попробую получить самую настоящую роль в спектакле.

– Что скажет твой отец?

– Я уже сообщил ему, что медицина меня не интересует и я хочу выбирать сам. Я выбрал театр, и это не делает меня менее мужественным. И знаешь, что он ответил?

Я качаю головой.

– Ничего. Совершенно ничего. За три дня он не сказал мне ни слова! – Асад торжествует, словно этот молчаливый бойкот и есть победа. – Три дня! И, как видишь, я все еще жив. Не умер от стыда. А он не умер от разочарования. И поскольку это откровение не закончилось смертельным исходом, я собираюсь посмотреть в лицо очередному страху. Нечто невероятное, но я готов.