Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

— Но даже эту бессмыслицу Вася считал справедливым воздаянием, — продолжила она. — А я насмотрелась в годы революции на простой народ, и в лагере, в ссылке с ним сталкивалась. Нет в нем доброты, терпения, благости нет, все христианские заветы выела зависть к тем, кто стоит выше, кто получал блага, недоступные им без тяжелого труда… И хоть я всех простила, кто сгубил наши жизни, как христианка простила, но все равно ничего забыть не могу.

Я уже хотела уходить, но она вдруг поменяла тему разговора:

— Вот Прасковья Ивановна никогда не была крепостной по духу, складу личности, по характеру. Ни в таланте, ни в любви. Знаете, я в лагере часто о ней думала и восхищалась тем, как она сама всегда строила свою судьбу. Ни семья, ни наш род, ни свет не были над ней властны.

— А любовь?

— Иллюзия… — Ксения Александровна вновь усмехнулась половиной рта. — Вот я много лет хранила верность мужу, хотя и была его женой двадцать дней. А потом поняла, что растратила себя на иллюзии…

За окном совершенно стемнело, я поторопилась с уходом; договорились, что приду утром.

Я приехала к ней с цветами и даже растерялась, когда Ксения Александровна гордо сказала:

— Ну, теперь я могу вас угостить чаем и даже сыром. Мне вчера было очень неловко, но я не могла этого сделать, мой квартирант принес только поздно вечером свежий хлеб, конфеты и сыр. Меня недавно приравняли к ветеранам, как родственницу Лермонтова, пенсия немножко побольше стала…

Это говорила праправнучка знаменитого своими пиршествами графа Николая Шереметева.

— У меня сохранились две чайные ложечки из маминого приданого, серебряные. Одна оставалась у нее во Владимире, другая прошла со мной все годы в лагерях и ссылке. Моя ложечка была заколдованной, иначе не назовешь… Ее крали, отбирали, а она все равно возвращалась, как в сказке. Однажды я всю ночь проплакала, когда моя соседка по нарам проиграла ее в карты, не спрашивая, конечно, моего разрешения. Казалось, что оборвалась всякая связь с матушкой. А через день я нашла ложечку в лесу во время лесозаготовок. Потом изъяли ее у меня во время обыска. Но врач из лазарета, где я мыла полы, вернул мне ее — осталась от умершего конвойного. Врач был из заключенных и знал мою историю… Арестовали меня в тридцать седьмом как английскую шпионку, а освободили в пятьдесят четвертом, после смерти Сталина. История довольно тривиальная для тех лет. Сначала нас с матушкой выслали из Петербурга в Калугу. Матушку несколько раз арестовывали, она много месяцев просидела как вдова петербургского губернатора. Жилось голодно, но помогал Павел Сергеевич Шереметев. Он изредка продавал какие-нибудь ценности и делил: половину — себе, вторую — двум сестрам. Меня устроили работать в аптеке, матушка подрабатывала вязанием и вышиванием. Изредка приезжали из лагерей мои братья, на один-два месяца — перед очередным арестом.

Она встала и подала мне две карточки, маленькие, пожелтевшие. Юные отважные лица, открытые взгляды и что-то трагическое в складке губ.

— И вот там, в Калуге, я вышла замуж. За англичанина, инженера. Матушка была против, считала такой брак мезальянсом. Прожили мы двадцать дней, а потом его выслали из страны. Он просил меня уехать с ним, и меня даже отпускали, но я не решилась сразу, пообещала, что приеду позже, когда в России все утрясется… Больше мы не виделись, а в тридцать седьмом меня арестовали как английскую шпионку.

Она снова наполнила чашки крепким, почти черным чаем. Мое молчание словно помогало ей развертывать длинный список воспоминаний о загубленных жизнях.

— Матушка перебралась во Владимир. Во время войны с ней случилось несчастье. Она жила в холодной пристройке да еще сломала бедро. Так и замерзла бы, но, к счастью, по дворам ходила комиссия врачей, выявляла вшивых, боялись эпидемии сыпняка. Соседи сказали, что в сарае живет нищенка, которую несколько дней никто не видел. Когда доктор вошел, матушка лежала совсем высохшая, под каким-то тряпьем…

Она встала, переваливаясь на отечных ногах, подошла к комоду и достала сложенную вчетверо бумагу, мягкую, точно тряпка. Я увидела лубок с контурами застарелого пятна. Изображено было Кусково, толпа гостей в одеждах конца XIX века, впереди новобрачные… Причудливая вязь надписи гласила, что выпущен сей лубок по случаю бракосочетания графини Анны Шереметевой и Сабурова…

— Что значит случай! В палате, где лежала матушка, было несколько женщин. К одной ходил муж-инвалид. И однажды в этой бумаге принес селедку. Представляете! Матушка, как увидела, чуть сознание не потеряла, заметалась, заплакала, температура поднялась. Вызвали доктора, только тогда он узнал, кто эта нищенка. И стал носить ей сахар и суп из дома в бутылке. У него трое детей было на фронте. Хоть и еврей был, а вел себя, как настоящий христианин.